— А куда ведет эта дверь? — спросила я, вспомнив, что незнакомка выскользнула через маленькую дверцу в углу палаты.
— В соседний коридор, только она всегда заперта, там никто не ходит. — Оля демонстративно села за свой столик и начала листать журнал с записями процедур.
Я посидела еще немного возле кровати, фигура на ней не шевелилась. Я тянула время, потому что жевала резинку. Вытащив мягкий комочек, пахнущий мятой, я незаметно засунула его в замочную скважину той самой дверцы в углу. Резинка застынет и, для того чтобы ее выковырять, понадобится время. Если дверь понадобится кому-то из персонала, то им скрываться нечего, возьмут какой-нибудь медицинский инструмент и вытащат резинку. А вот от злоумышленников резинка, конечно, не защитит, но заставит потратить время, и это уже хорошо.
Я отправилась домой с тяжелым сердцем. Обиженная Оля едва кивнула мне на прощание.
…«Бомбист» высадил меня перед самым подъездом и умчался в предутреннюю тьму, резко газанув.
Я толкнула дверь и вошла в парадную.
Когда я уходила отсюда, часа два назад, на лестнице горела единственная слабая лампочка, но сейчас она погасла, и, захлопнув за собой входную дверь, я оказалась в кромешной темноте.
Я не слишком испугалась — не могу сказать, что я такая уж трусиха, и детский страх темноты не слишком для меня характерен. Кроме того, в последние дни мне хватало гораздо более серьезных поводов для волнения, чем перегоревшая лампочка в подъезде.
Я осторожно двинулась в ту сторону, где, по моим представлениям, находился лифт, стараясь только не споткнуться в темноте о ступеньку — сейчас мне только не хватало сломать ногу.
Медленно двигаясь в нужном направлении, я упорно всматривалась в темноту, надеясь, что глаза понемногу привыкнут к ней и я смогу чувствовать себя увереннее.
И действительно, я начала постепенно различать в окружающей меня тьме очертания стен.
И сбоку от ступеней, почти на моем пути, я различила какой-то смутный силуэт, отдаленно напоминающий застывшую человеческую фигуру.
— Эй, кто здесь? — вполголоса окликнула я этот неподвижный сгусток тьмы. — Кто это тут стоит?
Никакого ответа, естественно, не последовало.
— Что за идиотские шутки? — проговорила я. — Прятаться в темноте и пугать женщин! Ничего умнее ты не мог придумать?
Но силуэт в темноте не шелохнулся и не издал ни звука.
У меня по спине поползли ледяные пальцы страха.
Вернуться, выскочить на улицу, позвать на помощь?
Но в этот глухой предутренний час глупо рассчитывать на чье-то вмешательство, на чье-то заступничество. Можно кричать хоть до посинения, и никто даже не выглянет в окно… все люди лежат сейчас в своих теплых постелях и видят десятый сон…
А самое главное — чтобы выскочить на улицу, я должна буду повернуться спиной к этому неизвестному ужасу, притаившемуся в темноте, а об этом я не могла даже подумать…
Значит, оставалось одно — идти вперед, делая вид, что я никого и ничего не боюсь, что мне совершенно безразличен тот, кто стоит во мраке… как можно быстрее добраться до лифта, нажать на кнопку…
А что, если он войдет вслед за мной в кабину лифта?
Я столько раз видела это в американских триллерах, что представила себе необычайно отчетливо.
Однако другого пути у меня просто не было.
Я двинулась вперед, умирая от страха.
Медленно продвигаясь в темноте, я не сводила глаз с едва различимого силуэта и поэтому забыла о ступеньках, которые вели к лифту, и споткнулась, едва удержавшись на ногах.
Громко чертыхнулась и снова искоса посмотрела на своего таящегося во мраке врага.
Он даже не шелохнулся.
— Ну и черт с тобой! — проговорила я нарочно громко, чтобы заговорить свой страх, отпугнуть его звуками своего голоса.
Я преодолела ступеньки и поравнялась с темным силуэтом.
Сердце бешено колотилось где-то в горле.
Мне нужно было пройти мимо незнакомца и оставить его у себя за спиной… но это было выше моих сил. Это было просто невозможно.
Я замерла, не зная, что делать, — ни идти вперед, ни вернуться я не могла.
И тут на втором этаже хлопнула дверь.
— Бессовестная скотина! — проговорил заспанный мужской голос. — Ты представляешь, сколько сейчас времени? Ни на грош стыда у некоторых! Неужели не мог до утра потерпеть?
В ответ раздалось виноватое поскуливание, которое следовало понимать так, что — нет, потерпеть до утра было никак невозможно.
— Распустил я тебя вконец! — продолжал ворчать заспанный мужчина. — Знаешь ведь, что мне утром идти на работу, и совершенно на это плюешь! Самый ведь сладкий сон на рассвете! Никакой в тебе жалости к хозяину! Нет, все-таки ты неблагодарная скотина!
«Неблагодарная скотина» проскулила в ответ что-то жалобное и застучала когтями по ступенькам.
— Еще и темень такая! — сокрушался несчастный хозяин. — Хорошо хоть догадался фонарик взять, а то бы точно все ноги переломал! Опять последняя лампочка перегорела, а никому и дела нет!
Шаги собаки и человека постепенно приближались, и наконец на лестнице появилось круглое пятно света.
Собака негромко тявкнула, и тут же раздался удивленный голос хозяина:
— Девушка, вы что тут стоите в темноте?
— Темно, — проговорила я, оправдываясь, — до лифта не могу добраться… посветите мне, пожалуйста… и еще… — мой голос стал робким и неуверенным, — кажется, тут кто-то есть… кто-то прячется…
— Кто тут может прятаться? — недовольно спросил мужчина. — Никого тут нет! Карлуша, ты кого-нибудь видишь?
Карлуша, который при свете фонарика оказался жизнерадостным фокстерьером, тявкнул с большим недоверием.
— А вот тут, в углу, кто-то стоит… — робко произнесла я, сама понимая нелепость своих недавних страхов.
— Где? — Луч фонарика пробежал по ступеням, по стене с неизбежным объяснением в любви какой-то обворожительной Ксюше и осветил моего таинственного врага.
В углу, возле самой стены, стоял с самым невинным видом обыкновенный старомодный торшер — такой, какие стояли в каждой квартире лет этак двадцать назад, когда я пеленала своих первых кукол…
— Ни стыда, ни совести у некоторых, — завел Карлушин хозяин свою любимую арию, — лень до помойки дойти! Выбрасывают всякое старье прямо на лестнице! Людей только пугают!
Он сочувственно поглядел на меня и предложил:
— Ну давайте я вам фонариком посвечу, а то вы и лифт не найдете!
Я поблагодарила его и, стыдясь своего недавнего неоправданного страха, поднялась к лифту. Кабина послушно подъехала и открылась, озарив площадку ярким светом.
— Но вы уж так поздно одна не ходите! — ворчливо напутствовал меня собаковладелец, которого Карлуша нетерпеливо тянул к дверям.
Исполнитель любил это время — четыре часа утра. Последние гуляки угомонились и разошлись по домам, самые ранние пташки досматривают еще последние сны. Город пуст, как кошелек перед зарплатой. Никого не встретишь на улице, в подъезде, на лестнице — самое время для работы. Для той специфической работы, которой занимался Исполнитель.
Он остановил машину, немного не доезжая до нужного дома, огляделся. Убедившись, что поблизости никого нет, быстро прошел к подъезду, поднялся на пятый этаж.
В доме царила гулкая предутренняя тишина.
Стараясь не издать ни звука, он вставил отмычку в замочную скважину, плавно повернул. Замок тихо щелкнул, открывшись.
Исполнитель проскользнул в квартиру беззвучно, как тень.
Он любил это острое, волнующее чувство — когда появляешься там, где предстоит работать, бесшумный и неотвратимый, как сама смерть. Входишь в дом, обитатели которого не знают, что их ждет, не знают, что их жизнь — в руках незаметного, невысокого и бледного человека, которого они, возможно, не раз встречали на улице и не обращали на него никакого внимания, потому что им не могло даже в голову прийти, что так незаметно, неказисто может выглядеть сама судьба…
Исполнитель включил фонарик, внимательно осмотрел прихожую. Ведь ему сегодня нужно было не только решить чью-то судьбу, заказ был более сложным — он должен был еще найти в этой квартире одну вещь. Найти и принести заказчику.
