«Я знаю, что теперь у вас большие перемены и уже можно не скрывать, что у Тебя есть родственники за границей, и даже переписываться с ними. Поэтому я и пишу наконец после стольких прошедших лет. Ты знаешь, я теперь совершенный старик и так беспомощен и уродлив, что даже у себя самого вызываю насмешку и жалость. Я смотрю на себя в зеркало и думаю: неужели этот отвратительный морщинистый тип с пигментными пятнами на дряблой желтоватой коже действительно я ? Не может быть! Сердце мое еще стучит иногда с прежним волнением, тогда мне кажется, что я по-прежнему молод и если открою окно, то увижу не пальмы и далекие горы, а березовую рощу и синий купол деревенской церкви… И Тебя, дорогая кузина, увижу на крыльце.
Представить, что Тебя прошедшие годы тоже не пощадили, мне совершенно невозможно. Я вспоминаю кудрявую девочку с яркими темными глазами, такую, какой я видел Тебя перед нашим окончательным отъездом в Соединенные Штаты. Помнишь ли, как тем последним летом мы купались в затоне под мельницей и ловили налимов вместе с Сережей Кругловым? Помнишь, как мы залезли в сад Семизаровых и нас едва не покусала их собака Аврорка ?Сколько же Тебе тогда было — семь лет, должно быть… Помнишь ли, как я катал Тебя на бициклете… кажется, по-русски говорят «велосипед»… Вот я уже забываю даже слова родного языка, последнее, что осталось у меня от прошлого.
Впрочем, Сонечка, не подумай, что я вздумал жаловаться, что я был несчастлив или неудачен здесь. Нет, жизнь моя прошла хорошо, я был, наверное, даже счастлив, единственное только плохо — она прошла, моя жизнь, и прошла слишком быстро…
Я хотел бы повидать Тебя, да боюсь — старое тело мое не понимает, что я еще молод душою, и не перенесет такого путешествия, да и Тебе я не хочу устраивать столь непосильное испытание. К тому же, признаюсь, мне отрадно сохранить Тебя в памяти той кудрявою девочкой с яркими удивительными глазами…»
Я дочитала письмо и отложила в сторону.
Конечно, очень трогательно читать эти душевные излияния американца, состарившегося на своей благополучной чужбине и не представляющего даже в страшном сне, через что прошла его «кузина Соня», «кудрявая девочка с яркими удивительными глазами», но мне это письмо ровно ничего не дало, нисколько не приблизило к фамильной тайне.
Я достала из конверта второе письмо.
Тот же неровный мелкий почерк, только еще более торопливый — кажется, пишущий человек чувствует, что ему осталось жить совсем немного, и спешит использовать оставшееся время. Неровные, непривычные, не совсем русские буквы наползают друг на друга, как будто слова торопятся выплеснуться на бумагу и боятся не успеть.
«Дорогая кузина Соня!
Счастлив был получить от Тебя весточку. Меня удивило Твое беспокойство — неужели и сейчас в России может быть опасно переписываться с зарубежными родственниками? Мне кажется, Ты ошибаешься и те времена, о которых Ты вспоминаешь, более не наступят…»
Я прервалась на секунду. Так вот почему бабушка Соня прятала эти письма! Она слишком многое перенесла за свою долгую жизнь, слишком привыкла, что все может быть опасно, боялась, что страшные времена вернутся, и на всякий случай скрывала переписку с американским кузеном.
Но, судя по всему, она ему все же ответила! Значит, посчитала повод для этого достаточно важным. О чем же она написала ему?
Я продолжила читать, надеясь получить ответ на свой вопрос.
«Мне кажется, изменения в вашей стране необратимы и Твое беспокойство напрасно. Кроме того, мы с Тобою, кажется, уже достаточно стары, чтобы более ничего не опасаться. Старость ужасна, но у нее все же есть и свои положительные стороны…
Но довольно об этом. Еще больше удивило меня в Твоем письме сообщение о том, что Тебе удалось сохранить знаменитые камни Твоего батюшки, так называемые «Ашазы розовой антилопы». Мне кажется это почти невероятным! То, что Ты рассказала о самоотверженности Прасковьи, Твоей нянюшки, достойно всяческого восхищения, и сама Ты совершила почти невозможное. Впрочем, в нашем с Тобою возрасте не кажется важным то, что так заботит молодых, да и стоят ли какие-то камни человеческой жизни и молодости ? Я отдал бы любые алмазы, чтобы хоть на час вернуться в то лето перед нашим отъездом из России, чтобы пройти тропинкой среди березовой рощи об руку с Тобою…
Однако не все так относятся к ценностям. Например, я ни в коем случае не стал бы рассказывать Твою удивительную историю моему сыну.
Должен признаться, он иногда огорчает меня. Собственные его дела не слишком хороши, а заботят его только деньги, только процветание, и иногда мне кажется, что Эндръю ради финансового успеха способен на все, на любую подлость и даже на преступление. Я пытаюсь внушить ему, что есть в мире высшие ценности, что не все измеряется деньгами, но он, кажется, думает обо мне, как о выжившем из ума старике.
Пожалуй, узнай он об алмазах Твоего отца, ему могло бы прийти в голову, что он имеет на них какие-то права, что может претендовать на наследство моего покойного дядюшки.
Как грустно обнаружить на старости лет, что собственный сын настолько не понимает меня, живет чуждыми мне ценностями! Грустно оказаться в моем возрасте столь одиноким!
Впрочем, стыдно проявлять такую старческую слабость и уныние. Жизнь моя прошла неплохо и была, пожалуй, счастливой.
Одно плохо: Россия слишком далеко, и я не надеюсь больше увидеть Тебя, дорогая кузина.
Все больше думаю я о прошлом, о прежних годах, о нашем детстве. Помнишь ли ты, как августовским вечером мы сидели на ступенях беседки и разглядывали загорающиеся звезды? Орион, Сириус, Кассиопея, Большая Медведица, Млечный Путь… Здесь, в Аризоне, и звезды не такие. Хотя, должно быть, это я не такой — старый и усталый, переживший своих ровесников, переживший свое время. Одно осталось мне — воспоминания…
Твой кузен Иван».
Я положила письмо обратно в конверт.
Значит, алмазы действительно существовали! Прабабка чудом смогла сохранить их, сберечь… Но тогда где же они? Куда делись после ее смерти? Неужели они находились здесь, в этом нищенском доме, и их нашел тот, кто перевернул все вверх дном в день ее смерти?
Нет, этого не может быть! Если бы тот, кто орудовал в бабушкином доме, нашел алмазы, он бы затих и исчез с моего пути, получив все, что хотел. Но после этого был еще погром в конторе нотариуса Кулешова, а затем — на кладбище… Должно быть, тот, кто шел по следам алмазов, искал у нотариуса бабушкино письмо, искал — и нашел, и осквернил могилу…
Тут я вспомнила, что не прочла еще третье из найденных мною писем.
Я достала лист из конверта.
Почерк был другой, совершенно незнакомый, ровный и аккуратный.
«Уважаемая мс. Голубева!
С прискорбием должна сообщить Вам о кончине Вашего родственника мистера Джона-Голдбифа. Он тихо скончался в минувшую пятницу в собственном доме в Финиксе. Ваш адрес я нашла, разбирая его бумаги, и вспомнила, что мистер Голдбиф часто вспоминал о Вас. К сожалению, последние годы он был частично парализован, что лишало его возможности самостоятельно писать письма, прибегать же для этого к чьей-либо помощи он, должно быть, считал унизительным. Мистер Голдбиф был очень добрым и сердечным джентльменом, и мне будет его очень не хватать.
Немного о себе. Я присматривала за вашим родственником последние годы. Он выбрал меня с тем, чтобы слышать русскую речь: я русская, приехала восемь лет назад из Киева. Впрочем, вряд ли это Вам интересно. Бумаги и вещи Вашего родственника я передам его сыну Эндрью, хотя, надо признаться, при жизни их отношения были далеко не идеальны, и он даже не считал нужным навещать отца в годы его болезни.
Извините, вряд ли это Вам интересно. С уважением, Анна Синицына. Финикс, Аризона».
