Синтия пренебрежительно кивнула:

— У меня в духовке запекается отличная ветчина. Ты останешься на ужин?

— Э-э-э… да. Я собиралась заглянуть в больницу, но это может и подождать.

Синтия поднялась по лестнице. Я пошла за ней в студию, где она бросила на стол несколько нераспечатанных конвертов.

— Как чувствует себя твой друг? — спросила она из вежливости, как я поняла.

— Точно не знаю. Я не была там с утра, но мне никто не звонил. Значит, все в порядке и он идет на поправку.

— Прекрасная новость, дорогая, — сказала Синтия, занятая своими мыслями, сняла жемчужные сережки и положила их на серебряный поднос, который стоял на туалетном столике у стены.

Мое внимание привлек ларец, сочетавшийся по стилю и с письменным столом, и с туалетным столиком. На нем стоял горшок с каким-то похожим на пальму растением, листья закрывали почти всю крышку, но я сумела разглядеть маленький серебряный кружок в правом верхнем углу.

— Пошли, Нина? — спросила Синтия, останавливаясь в дверях.

— Я спущусь через минуту. Хочу быстренько проверить почту, если ты не против.

— Конечно нет, — улыбнулась она. — Не опоздай к ужину.

Я проследила, как мама спускается по лестнице. Когда ее голова скрылась, я метнулась по холлу в кабинет отца и, выдвинув ящик рабочего стола, схватила маленькое серебристое колечко с ключами.

Чувствуя сильное возбуждение, я быстро вернулась в студию и переставила горшок с растением на пол. Он оказался тяжелее, чем выглядел; я запыхалась от натуги и боязни, как бы не опрокинуть зеленого друга Синтии.

Первые пять ключей к замку не подошли. Осталось всего два. Я сдула со лба челку. Пфф. Шестой ключ проскользнул в замочную скважину, я начала поворачивать его, и головка ключа из вертикального положения переместилась в горизонтальное. Я беззвучно ахнула.

Откинув крышку ларца, я быстро оглянулась: что бы сказала мама, увидев меня роющейся в ее вещах? В сундучке лежало несколько папок, я вынула их все и разложила на полу. Стоя на коленях, я пролистывала контракты, судовые документы, чеки, среди них — чек на подаренное отцом кольцо, страховые требования и полисы, случайно затесавшийся счет из банка…

Я отодвинула одну папку в сторону, и из-под нее выглянула другая — с надписью, сделанной уверенной рукой Джека:

Я откинула клапан папки, и у меня задрожали руки. Хочу ли я это знать? Чувство было такое, будто я открываю ящик Пандоры.

Сверху лежал толстый конверт из сморщенной от времени манильской бумаги. Я извлекла его из папки и открыла. В нем находилась пачка черно-белых фотографий. Одно за другим передо мной промелькнули лица десяти-двенадцати мужчин; они повторялись то поодиночке, то на групповых портретах. Один мужчина, который чаще других появлялся на фотографиях, был снят рядом с губернатором Род-Айленда. Другого запечатлели в обычной одежде и в какой-то униформе. Похоже, это была голубая форма офицера полиции.

Я посмотрела достаточно фильмов, чтобы понять: эти снимки были сделаны скрытой камерой. Каждую фотографию я переворачивала — на оборотной стороне не было никаких отметок. Насколько я помнила, этих мужчин я никогда прежде не видела и никак не могла понять, зачем отцу понадобилось фотографировать их. Я посмотрела на лежащую у моих ног папку, понимая, что очень скоро найду ответ на этот вопрос.

На глаза попался листок бумаги с рукописным текстом. Я склонилась над ним, перевернула страницу, затем следующую. Сердце отдавалось стуком в груди, каждое прочитанное слово будто огнем жгло мне глаза. Это неправда. Этого не могло быть.

— Нина! Ужин!

Я бросилась собирать бумаги и быстро запихнула их в сундучок Синтии. Потом опустила крышку, заперла ее на ключ и поставила сверху горшок с цветком. Положив ключи в ящик отцовского стола, я присоединилась к Синтии в столовой — села на свое обычное место напротив матери. Передо мной на столе дымилась фарфоровая тарелка с ужином. Аппетитный запах вызывал слюноотделение и щекотал ноздри. Я поморщилась.

— Ты не хочешь есть, дорогая?

Я сдвинула брови и наколола на вилку кусочек моркови. Скоро от натянутой вежливости Синтии и следа не останется, а любезность как рукой снимет.

— Не очень.

— Почему же? — Я ждала, когда на ум придут подходящие слова, а Синтия от нетерпения выкатила глаза. — Правда, Нина. Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда…

— Папа всегда был преступником или стал им незадолго до смерти? — выпалила я, не думая о последствиях.

Вилка выпала из руки Синтии и со звоном стукнулась о тарелку. Мама долго ничего не говорила. Мы обе задержали дыхание, дожидаясь, чтобы следующую фразу произнес кто-нибудь другой.

— Что… ты сказала? — наконец прошептала Синтия.

— Ты слышала меня.

— Нет. Я не могу в это поверить. Ты не это хотела сказать. — К концу фразы у нее задрожали веки.

— Порт Провиденса.

Я немного подалась вперед, наблюдая, как меняется выражение лица Синтии — от изумления к состоянию шока.

— Что? Где ты услышала… — Она остановилась на середине фразы и покачала головой.

Синтия была выбита из колеи, а такое состояние ей нечасто приходилось испытывать.

— Я видела папку, мама. Это была организованная преступная группа или он просто снимал сливки в доках? Ты сама знаешь, у него в платежных ведомостях полно грязных копов, ведь так?

— Нина Элизабет Грей! Закрой рот! Немедленно!!!

Я так и видела, как у Синтии в голове закрутились колесики, а потом она встала, обошла стол и села рядом со мной:

— Ты видела бумаги. Какие бумаги?

Могу сказать, что она подавила ярость, но позже припомнит мне это проявление неуважения.

— Документы, которые закрыты на замок в ларчике у тебя в студии, мама. Перестань разыгрывать дурочку.

В глазах Синтии застыло напряжение; моя грубость пересилила ее любопытство.

— Я никогда в жизни не разыгрывала из себя дурочку, Нина. С чего ты вообще…

— Мне нужно знать правду. — Я не сводила с нее глаз.

— Я никогда не вникала в дела твоего отца, — сказала мама и отвернулась.

— Но тебе известно, о чем я говорю, когда произношу слова «Порт Провиденса», не так ли? — Я впилась в нее обвиняющим взглядом.

Синтия едва заметно кивнула.

— Нина, это то, о чем тебе лучше говорить, что ничего не знаешь. Забудь все, что ты видела, — прошептала она.

— Забыть… — Я была в шоке. — Мой отец был… преступником? Вором? — Я скривилась от омерзения. — Он обкрадывал партнеров, товары которых перевозил на судах, он продавал вещи на черном рынке, занимался контрабандой и использовал копов… офицеров полиции, чтобы те покрывали его грязные делишки, мама! И он собирал на них компромат, чтобы они не смогли свидетельствовать против него! — Ярость кипела не только в моих словах, но и в глазах. — Все, что у нас есть, куплено на кровавые деньги. Джек приказывал избивать людей… и даже убивать.

Синтия смахнула со щеки слезу и опустила глаза. Это меня обезоружило. Свою мать я видела плачущей от силы несколько раз, и то лишь после аварии и смерти Джека.

— О, Джек, — прошептала она, медленно покачивая головой, и посмотрела на меня сочувственным взглядом. — Ты не должна была увидеть эти бумаги, Нина. Твой отец так старался оградить тебя от этой стороны своей жизни. Не прошло и полугола с его смерти, как я уже предала его.

Синтия встала и неспешно пошла к двери.

Я резким движением отодвинулась от стола и крикнула ей вслед:

— Скажи мне, что я ошибаюсь, мама! Мне нужно, чтобы ты сказала: это ошибка!

Я скорее умоляла, чем требовала, а ведь собиралась говорить с ней твердо.

Синтия не обернулась; она утерла еще одну слезу и вздохнула.

Я глубоко вдохнула и собралась с силами, чтобы сказать:

— Чарльз Доусон требует эти бумаги.

— Он знал, где они? — взвизгнула Синтия и резко развернулась.

Во мне снова вспыхнула ярость.

— Ты знаешь его?

— Он работал на твоего отца, — ответила мать, в задумчивости нервно водя пальцами по губам.