– Да уж, – отвернувшись, роняет Вербицкий.

– Во время «9/11» был пик посещаемости в интернете, – мечтательно улыбается Вадим.

– Вот именно, – сухо говорю я, – нам нужен теракт.

В кабинете повисла тишина. Слышно было, как за стенкой секретарша цокала каблуками и кипел электрический чайник.

– Теракт? – Вадим расслабляет узел галстука и смотрит на Вербицкого.

– Антон, это уже слишком. Это чистый криминал. Мы же работники СМИ, а не подрывники. Я на это никогда не дам санкцию.

– На что? – переспрашиваю я. – На подрывников?

– На терроризм.

– Аркадий Яковлевич, разве вы называете террористами пиротехников, работающих на «Мосфильме»?

– Антон, давай без твоего вечного эзопова языка, ладно? – раздражается Вербицкий. – Как ни назови, а терроризм он и есть терроризм. Во всём мире. И после исполнения твоей задумки нам наши, а не эзоповы языки оторвут и в задницы засунут. В наши, опять же.

– Да, Антон, это уже через край. Я согласен с Аркадием Яковлевичем. Они нас просто раздавят за это.

– Постойте-постойте, – начинаю раздражаться я, – за что за «это»? Вы меня, может, дослушаете?.. Как правильно заметил Вадим, всё начинается с телевизора. А теперь представьте, что телевизор сейчас показывает, как я захожу в соседнюю комнату и убиваю секретаршу Аркадия Яковлевича.

– Э… – вставляет Вербицкий.

– Секундочку, – останавливаю я его и открываю дверь кабинета. – Вадим, ты пока представляй, что телевизор работает.

Я выхожу в приёмную и закрываю за собой дверь.

– Оленька, – обращаюсь я к секретарше, – крикните, пожалуйста.

– А зачем, Антон Геннадьевич? – спрашивает она испуганно.

– Ну, крикнете, крикнете. Будто вас режут, а то они не верят, что вы тут живая.

– Так вы вроде бы не заказывали ничего. Ни чая, ни кофе?

– Дело не в этом. Кричи, я тебе говорю!

– И-и-и-и-и-и! – тоненько визжит она.

– Сильнее! – Я подхожу и беру ее за горло.

– А-а-а-а-а-а-а! – вопит она испуганно.

– Спасибо, Оленька.

Я иду обратно в кабинет, оставляя её в полной растерянности.

– Вы слышали крики и видели, как Антон Дроздиков убивает Ольгу. Убийство было?

– По-видимому да, – уклончиво отвечает Вербицкий.

В этот момент заходит Ольга:

– Прошу извинить, у вас все в порядке?

– Да… – рассеянно отвечает Вербицкий, – все хорошо, спасибо.

Ольга выходит.

– Как видите, Ольга жива, – говорю я, – но отменяет ли это показанное мной на экране? Речь идёт об инсценировке. Представьте себе, что где-то в Москве гремит взрыв. Приезжают «скорые», «менты», увозят погибших. Все это снимает на видео случайно оказавшаяся рядом группа телевизионщиков. Или любителей. К месту происшествия стягиваются журналисты и камеры. Врачи уже уехали, забрав пострадавших. Спецподразделения блокируют район и мешают снимать. А первая плёнка попадает на все каналы.

– Пиздец… Я прошу прощения, – тихо говорит Вербицкий.

– А на следующий день… – начинает Вадим.

– А на следующий день пострадавших найти в больницах не могут. Официальные СМИ предполагают, что теракт какой-то странный. Возможно, его и не было. Что думает прир этом аудитория?

– Она думает… что «власти скрывают». – Вадим застывает в нелепой позе с раскинутыми в эмоциональном порыве пальцами.

Вербицкий сидит, закрыв голову руками. Вадим смотрит в пол. Кажется, даже Леннон с Хайдером смотрят на меня с удивлённым почтением. Один только Чубайс продолжает с улыбкой щуриться на солнце.

– Я предлагаю все детально обдумать и прописать сценарий по секундам, – первым оживает Вербицкий.

– А где мы возьмём технику и исполнителей? – спрашивает Вадим, и в его голосе читается явное нежелание отвечать за подготовку.

– Массовка не проблема, возьмём Генкиных маргиналов. А технику… Вадим, неужели ты не найдёшь несколько машин «скорой»?

– Да! Я думаю, Вадим, это не сложно, – поддерживает меня Вербицкий. – Мне нужен детальный сценарий, «тёмник» по СМИ и инструкция по нашим действиям. Это очень большой проект. Мне требуется согласование, – говорит Вербицкий, повернув голову к окну. – Антон, сколько времени уйдёт на подготовку материалов?

– Сутки, Аркадий Яковлевич. Одни сутки.

– Отлично. Я прошу об одном – детальный сценарий. Как ты понимаешь, мы идём на огромный риск.

– Вы мне про Зайцева так же говорили. Повторюсь, мы ничем не рискуем. Выруливать ситуацию будут они, а не мы.

Вадим выходит первым, я – за ним. Лифт останавливается на каждом этаже и принимает всё новых пассажиров. Вадим смотрит на меня, терзаемый каким-то вопросом, но молчит. Только на улице он наконец решается:

– Антон, ты не боишься, что этот проект будет для нас последним?

– Нет, а ты? – Я закуриваю. – Боишься?

– Боюсь, – честно отвечает он.

– Не бойся, – усмехаюсь я, – в крайнем случае, тайгу посмотрим. Говорят, там места красивые. Ты был в тайге?

– Не-а, – Вадим сплёвывает через плечо.

– Эй, коллеги! – Мы оборачиваемся и видим, что из припаркованной «Тойоты» высунулся Генка Орлов и машет нам рукой.

– Чего? – откликаюсь я.

– Я вообще-то вас жду, – говорит Генка, – у водителя жену с аппендицитом увезли в больницу, он домой поехал. Заодно есть чего показать.

– Хорошо, – киваю я, – меня домой.

– А меня в офис, – откликается Вадик.

– На «Эхо» письмо пришло из Газпроммедиа, – сообщает Генка и плюёт в окно, – по поводу «лживой информации, распространяемой в отношении активов, меняющих собственников».

– По поводу чего? – кривится Вадим.

– Вчера на «Эхе» была программа о том, что госструктуры отнимают все оставшиеся мало-мальски интересные активы Березовского – будь то сырьё, СМИ или просто компании, в которых у него есть участие. Заставляют продавать за копейки. И это после того что он продал государственным компаниям почти всё. Мы везде, где только можно, распространили вот это. – Генка протягивает файл с картинкой, изображающей Бориса Березовского в образе Алёнушки, скорбно сидящим на берегу пруда с распущенными волосами. За спиной «Алёнушки» ветки деревьев и стихи. Я читаю вслух:

Мы хохочем.

– Сильная вещь! – восклицает Вадим.

– Да уж. – Я кидаю файл на переднее сиденье. – А чего ответил Комитет Третьего Срока?

– Они, похоже, всерьёз озаботились пиаром возвращения активов государству. – Генка передаёт мне ещё один файл. – Это сегодня с утра в блогах и на некоторых новостниках, в качестве стёба.

Плакат был разделён косой чертой по диагонали. Две части объединила надпись – «Роман Абрамович продаёт „Сибнефть“ Родине по справедливой цене». В правой части плаката, на фоне Вестминстера, стоял Роман Абрамович, одетый в форму футбольного клуба «Челси». Он махал правой рукой и застенчиво улыбался. Над его головой лепились друг к другу латинские буквы, исполненные готическим шрифтом:

Motherland. You have never been in love!

В левой его части на фоне Кремля был изображён Владимир Путин в красном адидасовском костюме с гербом СССР, поднявший над головой сцепленные в замок руки, на манер приветствия победившего олимпийца. Над головой Путина было написано:

Родина. Когда любишь – не считаешь!

– Это пять, – сказал Вадим и закашлялся, – тока «Ю хэв невер бин ин лове» не так переводится. Это значит «Вы никогда не влюблялись». Неправильный перевод.

– Это перевод… кого надо перевод. Правильный, не то слово, – ответил я. – Ген, а кто у них креативит?

– Не знаю, по ходу, какие-то молодые перцы из лайвджорнал. А английская фраза на плакате из какой-то песни… чего-то знакомое…

– Это Моррисси, я только забыл, как называется, такое длинное название…

– Чего-то там, «Лайт зет невер…» – предполагает Вадим.