Игра в Бога — чертовски заразная штука.

Джон Лахли уже успел пристраститься к этой игре.

Стоя в темном подъезде, Джон Лахли не слышал звуков свидания Энни с клиентом, но через двадцать минут они появились: мужчина тяжело дышал, а Энни раскраснелась, и юбки ее растрепались. Вдвоем они направились в ближайший паб. Лахли с Мейбриком вошли туда следом за ними, нашли себе места в разных концах стойки, заказали по пинте и разглядели наконец женщину, которую пришли убивать.

Клиент Энни купил ей сытный ужин и несколько стопок рома, которые она выпила почти сразу, как лекарство. Джон Лахли подозревал, что она использует ром именно с этой целью, чтобы унять боль, которую он видел в ее глазах и в каждом ее медленном, осторожном движении. По кашлю, который она пыталась подавить при клиенте, он предположил, что у нее чахотка, а это значило, что она испытывает сильную боль в легких и ей трудно дышать. У нее явно не было средств на покупку необходимых лекарств. Несомненно, именно это подтолкнуло ее к шантажу, для чего она и купила письма Эдди у Полли Николз. Пряча под слоем грима улыбку, Лахли пытался представить себе, какой страх должна испытывать Смуглая Энни, узнав о жутком конце бедной Полли.

Она оставалась с клиентом со Спиталфилдского рынка почти всю эту томительную ночь, пила и ела за его счет. Раз они вдвоем исчезли примерно на полчаса, судя по всему, чтобы освежить интимное знакомство. Вернувшись, они уселись, чтобы выпить еще рома, послушать разбитое пианино, пьяные песни завсегдатаев паба, посмотреть на то, как другие проститутки ищут себе клиентов и выходят с ними «по делу». Так продолжалось до тех пор, пока паб не закрыл свои двери. Выйдя из заведения, Энни Чапмен и ее клиент направились по темным улицам, судя по всему, к нему домой — в жалкий фабричный дом на Хэнбери-стрит, куда она вошла и не появлялась обратно почти до половины пятого утра, когда он вышел на улицу, одетый как на работу.

— Тебе стоило б сходить к доктору со своим кашлем, милка, — сказал он ей, грубовато приласкав на прощание. — Дал бы я тебе на это дело шестипенсовый, да только истратил все тебе на обед.

— Ох, ничего. Спасибо за еду да за ром.

— Ладно, я буду, как фабрику запрут, а мне заплатят за день.

Они расстались, мужчина поспешил прочь по Хэнбери-стрит, а Энни Чапмен устало прислонилась к косяку его двери.

— Ну, Энни Чапмен, — пробормотала она себе, — ты заполучила славный обед да еще ром — боль унять, а вот денег на постель у тебя как не было, так и нет.

Она вздохнула и очень медленно двинулась в направлении Дорсет-стрит. Джон Лахли быстро огляделся по сторонам, убедился, что никого не видно, и выступил из подъезда, в котором прятался все это время. Он не хотел пугать ее, опасаясь, что она может закричать и разбудить кого-нибудь, поэтому, переходя улицу и направляясь к ней, он принялся негромко насвистывать. Она повернулась на звук и с надеждой улыбнулась ему.

— Доброе утро, — негромко произнес Джон.

— Доброе утро, сэр.

— Похоже, вы находитесь в затруднении, мадам. Она удивленно заглянула ему в глаза.

— Так вышло, что я только что подслушал вас. Так, значит, вам нужны деньги для ночлежного дома, верно? Она медленно кивнула:

— Верно, сэр, нужны. Видите ли, я бы не просила, когда б не отчаялась, но… да, сэр, я была б очень признательна джентльмену, ищущему общества.

Джон Лахли улыбнулся, бросив быстрый взгляд в сторону прятавшегося в тени Мейбрика.

— Не сомневаюсь, что так, мадам. Но у вас, несомненно, имеется нечто, что вы могли бы продать вместо того, чтобы продавать себя?

Она покраснела, и заработанный в драке синяк на правой щеке стал еще заметнее.

— Я уже продала все, что у меня было, — тихо призналась она.

— Все? — Он шагнул ближе и понизил голос до шепота. — Даже письма?

Голубые глаза Энни расширились.

— Письма? — переспросила она. — Как… откуда вы знаете про письма?

— Это не важно. Скажите мне лучше другое. Вы продадите их мне?

Она открыла рот, потом снова закрыла. Часы на далекой башне пивоварни «Черный орел» пробили полшестого утра.

— Я не могу, — сказала она наконец. — У меня их больше нет.

— Больше нет? — резко переспросил он. — Тогда где они?

Лицо ее жалко исказилось и приобрело болезненно-желтый цвет.

— Я болела, понимаете? Кашляла. У меня денег на лекарства не было. Вот я и продала их, но могу достать их для вас обратно, а то сказать, кто их купил, только… вы мне дадите несколько пенсов на ночлег, если скажу? Мне надо спать, так мне нехорошо.

— Вы могли бы достать их для меня? — переспросил он. — Точно можете?

— Да, — быстро ответила она. — Да-, — повторила она шепотом, в приступе слабости прислоняясь к кирпичной стене. — Достану.

Он тоже понизил голос до шепота.

— Кто купил их у вас? — спросил он.

— Я продала их Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз…

Шаги за спиной Лахли известили его, что они не одни. Он выругался про себя, усилием воли заставив себя не оборачиваться, и с замиранием сердца слушал, как шаги приближаются, проходят у него за спиной и, наконец, стихают. Кто бы это ни был, он не стал вмешиваться в то, что со стороны должно было казаться торгом уличной потаскухи с клиентом. Когда шаги стихли окончательно, Лахли взял Энни Чапмен за руку, прижал ее спиной к ограде дома, перед которым они стояли, и, склонившись к ней, зашептал:

— Ладно, Энни, я дам вам денег, на ночлег… и еще достаточно для того, чтобы выкупить письма.

Он порылся в кармане, достал из него пару блестящих шиллингов и протянул ей.

Она улыбнулась, дрожа.

— Спасибо, сэр. Я верну эти письма, обещаю. Передача денег была тем самым сигналом, которого Мейбрик ждал всю эту долгую ночь. Он вынырнул из темноты и зашагал в их сторону, а Лахли тем временем ласкал грудь Энни сквозь линялую сорочку.

— Не найти ли нам пока какое-нибудь тихое место, а? — прошептал он ей на ухо. — В такую холодную ночь, как эта, приятно встретить добрую, отзывчивую леди. — Он улыбнулся ей в глаза. — Несколько приятных минут перед расставанием, а вечером я буду ждать вас в Кроссингеме, — солгал Лахли. — Тогда и выкуплю у вас эти письма.

— Я их достану, — искренне сказала она. — Есть тут один славный, тихий двор за двадцать девятым домом, — добавила она негромко, кивнув в сторону стоявшего дальше по улице дряхлого жилого дома. — Одна из девушек знакомых смазала петли, — добавила она, подмигнув, — так что мы никого не разбудим. Вторая дверь ведет аккурат во двор.

— Прекрасно, — улыбнулся ей Лахли. — Замечательно. Так идем?

Лахли отворил дверь, убедился, что Мейбрик бесшумной тенью следует за ними. Потом проводил Энни по темному, вонючему проходу, по нескольким ступенькам вниз, в грязный двор за домом. Очень осторожно, почти нежно, прижал он ее спиной к высокой изгороди. Очень осторожно, почти нежно он пригнулся к ней, погладил ее по горлу… уткнулся носом в ухо…

— Энни, — прошептал он. — Тебе, право же, не стоило продавать эти письма, детка. Передай привет Полли, ладно?

Она успела еще тихо ахнуть.

— Нет…

Руки его стиснули ее горло, и она с силой ударилась спиной об ограду, лишившись дара речи, когда он раздавил ей трахею. Ее затихающие конвульсии отдавались во всем его теле, напитав его пьянящим эликсиром, сладостью превосходящим даже жаркий, потный секс. Когда она стихла, разочарование оказалось столь сильным, что он едва не закричал, протестуя против такого быстрого конца наслаждению. Морган продержался гораздо дольше, бился сильнее, подарив ему часы неописуемого восторга. Впрочем, они не могли рисковать здесь, на открытом месте, где весь Лондон мог услышать их. Поэтому Лахли несколько раз глубоко вдохнул, успокаиваясь, потом опустил ее безжизненный труп в грязь у забора и отступил на шаг, отдавая ее нетерпеливо сжимавшему свой нож Мейбрику. Звук, с которым нож вспорол ее тело, показался Джону Лахли самым прекрасным из всего, что он слышал за весь этот долгий день.