Мы шли куда-то. Я шел позади. А может быть, и впереди. Сложно определить. Потому что я не знал, куда же мы шли. Если бы знал, то определить было бы легче. Я не старался держаться в отдалении или оставаться за деревьями или углами. Некоторые деревья уже облезли, другие только собирались. Углы облезли все. У старых заводов всегда облезлые углы. Если что, то я шел к доктору. Чтобы он выписал мне таблеток. Поэтому я чувствовал себя спокойно. Если Чарис вдруг обернется и спросит меня. Куда я иду? То я сразу скажу ему, что иду к доктору Марти за таблетками. Я скажу это сразу, но не очень быстро. Потому что я не волнуюсь об этом.

Чарис немного спешит. Становится жарко идти за ним. На нем бетонная футболка с капюшоном. Мягкие штаны цвета черной дыры и белые красные кроссовки. А у меня левый ботинок на один размер меньше. Приходится покупать две пары. Если бы у меня был зеркальный брат, то он мог бы носить вторую половину моей обуви. И мы могли бы выступать в шоу оптических иллюзий.

Влажный воздух. Воздушная влажность. Какая влажная воздушность! Восклицал кто-то восклицательный. Левой стороной я не чувствую ветер, только правой. Так же как восклицательный знак не чувствует свою точку. Ветки больных деревьев похожи на старушечьи пальцы. Солнце освещает их, и они становятся моложе. От солнца все становятся моложе. Поэтому на юге все молодые, а на севере все старые. Всегда стараюсь стоять к солнцу левой стороной. Решкой.

А вот и Витек. Стоит около входа в метро. Важно объясняется со своим коллегой. В замызганной, давно не мытой курточке. В руке бычок, глаза припухшие, зубы желтые. Щерится – увидел.

– Здорово, Чарис. Как сам?

– Нормально.

– Самглавное.

Этот разговор повторяется из раза в раз с такой скоростью, что я еще не успеваю произнести нормально, как он уже сообщает мне, что это самое главное. Я знаю, что он спросит. Он знает, что я отвечу. И чем дольше это продолжается, тем больше весь этот разговор походит на одно длинное слово, которое мы вместе произносим. Он свою часть, а я свою. Каксамнормальносамглавное. Не так давно мы сократили это слово, и теперь оно выглядит примерно так – каксамнормалсамглавн. Все происходит настолько стремительно, что ответь я на его вопрос плохо, уверен, он по инерции скажет, что это самое главное. Иногда он еще говорит, что мы ходили с ним в один детский садик, и спрашивает, помню ли я. Я честно пытаюсь. Иногда у меня получается – тогда Витек гордится и щерится изъеденными зубами в воспаленных деснах.

Мы подошли ко входу в метро. Вероятно, мы шли сюда с самого начала. Не люблю метро. Все смотрят, но никто не подает. Люблю церковь. Никто не смотрит, и все подают. Пахнет крысиной норой. Много девушек, но я никого не знаю и ни с кем не могу поздороваться за руку.

Как удобно протирать эскалатор! Стоишь и держишь тряпку. Он сам под ней едет и протирается. А можно даже и не держать. Пусть сама лежит. Как было бы хорошо, если бы все само вот так делалось. Не ходишь к церкви и не стоишь весь день, а люди сами приходят к тебе и подают. И Руби тоже сама приходит и здоровается с тобой за руку. Долго. Бесконечно. И смотришь на нее. И чувствуешь ее пальцы. Цветковые. Лепестковые. Долго. Бесконечно.

Место, где переплетаются воображение снов и воображение книг. Магический эскалатор. Людей еще не так много – час пик начнется через полчаса. Междугородние поезда всегда приходят так рано. Грязная плитка, и к ней грязной головой прислонился нищий – как на расстрел. Глаза закрыты – спит стоя. Сейчас ноги подогнутся и упадет. Часы над платформой показывают время. Время показывает себя в часах над платформой. В складчатом лице старой женщины. В треснувшем белом квадратике под ногой. В лязгающем дребезжании под ребром справа. В рытвине на носу в зеркале. В стройных идущих ногах – раннее теплое сентябрьское утро. Тик-так, тик-так.

Раньше в метро я глазел на девушек. Сейчас тоже глазею. Мне нравится смотреть на девушек. Особенно на движения ног и рук при ходьбе. Сколько вариаций! Стервозная походка: короткие шаги вбиваются в землю, носки расставлены, руки в такт отлетают назад. Двигается с чрезвычайной энергией, но скорость перемещения невелика. Серьезные девушки ходят серьезно, как ферзь в шахматах. С лицом задумчивым и сосредоточенным, шаги машинальны, в руках обычно что-нибудь есть. Усталая: девушка будто вся обвисла и просто подставляет ноги под беспрерывно падающее тело. Лошадиная – достаточно редкая, с выносом вперед коленей. Выглядит забавно и сексуально. Плывущая походка, когда движения настолько плавны, что корпус совсем не двигается вверх и вниз, а только плывет в направлении взгляда. Миражи подстерегают вас рядом с такой девушкой. А вот идет девушка чуть вприпрыжку, беззаботная, ни до чего нет дела.

И Пермоллой здесь. Походка у него особого рода, но он и не девушка, чтобы на него смотреть. Увидел. Думает, подходить или нет, пошел. Какая бледная кожа, совсем бесцветная, бескровная. Наверняка на ощупь обычная кожа: мягкая, податливая, а на вид – мрамор. Можно голову расшибить, если удариться. Кожа – это молодость. Ну у мужчин еще волосы. У женщин – руки.

– Куда едешь?

– Я еду к доктору Марти. За таблетками. А ты куда?

– На вокзал – встретить Тэвери. Это брат Руби. Он приезжает сегодня, хочет посмотреть город.

Я кивнул в знак того, что понял.

Как дела – я уже спрашивал. Что еще спросить? Рассказать что-нибудь? Как лечение. Спрошу про лечение. Правда же, заботливый выйдет вопрос?

– Лечение доктора Марти помогает тебе?

– Я не знаю. Доктор Марти говорит, что мы на правильном пути.

– Это хорошо. Мне кажется, доктор Марти хороший специалист.

Откуда я знаю, какой он специалист? Я его видел всего один раз. Тогда, в церкви, приходил по приглашению Пермоллоя – Джеймс показал нам. Что я несу вообще? Выдавливаю из себя какую-то чушь. По-моему, Пермоллой чувствует это. Он достаточно чувствительный, в этом ему не откажешь. Что он думает только – совершенная загадка.

Почему люди всегда пытаются со мной разговаривать? Я совсем не из тех, с кем обязательно нужно разговаривать. Особенно, когда разговаривать не о чем. Можно просто молчать. Все думают, что я очень молчаливый. Это не так. Просто мало с кем хочется разговаривать. Мне хочется разговаривать только с Джеймсом и Руби. Не знал, что у Руби есть брат. Мы всегда так мало с ней разговариваем. Только привет и пока, когда она ходит в церковь. Но я ей нравлюсь. Я чувствую это, когда держу ее за руку. Она не спешит, когда со мной здоровается. Все стараются отнять руку быстрее, а она нет. И ее руки не потные. Всегда такие гладкие, как живые шелковые перчатки.

Виден свет. Сейчас выбритый поезд появится из плоти земли. И потом снова войдет в нее, со вздохом. И снова выйдет. И снова войдет. Перед нами была всего одна станция, много свободных мест. Твердые сиденья, от которых отекают ноги. Не хочу садиться. Следующая станция хркшсчупсш.

И вагоне летит во тьме. Так и будет стоять? Странный человек. Да уж. Наблюдательность – моя сильная сторона. На чья ты сторона? На сильная сторона. Что-то с утра голова совсем не работает.

Каждый раз, когда я сажусь не на тот поезд метро, я чувствую себя разведчиком или тайным агентом, запутывающим след. Такое бывает нечасто, но случается. В общем-то, думаю, хорошему разведчику нечасто приходится запутывать след. Еще иногда, в момент когда поезд останавливается и двери открываются, меня торопливо спрашивают – какая сейчас станция, и я никогда не знаю – какая.