Маше очень не хотелось сейчас возвращаться в пустую квартиру: ещё десять минут назад она собиралась провести всю ночь в кабинете, забивая голову статьями из научных журналов. И поэтому она согласилась.

Маша сидела на кровати, поджав ноги и укутавшись в одеяло из верблюжьей шерсти. С задумчивым взглядом она пила горячий чай, держа чашку обеими руками. На столе стояли пустая тарелка от бутербродов и корзинка с пряниками, а на коленях Терентьевой лежала уже половина плитки горького шоколада. Савва расположился на стуле напротив и, сидя вполоборота к Маше, запивал пряник чаем.

– Ты не думай, что у меня совсем не было подруг, – сказала Терентьева. – Они были: четыре девчонки, однокурсницы. Мы часто виделись. Особенно, когда Саша был в рейсе. А потом раз – и через пару месяцев после крушения две из них перестали приходить, а когда я им звонила, ссылались на занятость. Третья, Алиса, пыталась меня в церковь водить, думала, от всех этих молитв, крестов и свечек мне легче станет. Я честно пыталась внедриться, раньше ведь не очень часто посещала. Но как-то не по себе мне там стало: и от обстановки, и от того, что священник говорил о Саше. Ну не верила я тогда: голова была забита мыслями о заговоре, сигнальных кодах и всем остальным. А он глупости какие-то порол о рае и ангелах! Перестала я туда ходить и с Алисой разругалась. Потом чиновники из «Росавиации» свалили всю вину на пилотов, хотя я уверена, что расследование спустили на тормозах, а обвинить Сашу было легче всего. Я писала заявления, требовала доследования. И, кстати, Даша – последняя моя подружка, – мне помогала во всём, поддерживала. Но и она, в конце концов, не выдержала. Я, конечно, тогда была похожа немного на чокнутую, плохо за собой следила, никакого макияжа, стрижки. Пошла опять в церковь, а этот идиот в рясе начал мне про прощение грехов, мол, замаливать надо: сколько жизней мой муж по халатности своей отправил на тот свет. Ну я и перевернула эту хрень со свечками, накричала на священника. Дашка со мной там была, пыталась успокоить, начала оправдываться перед попом. Вот я и послала их всех вместе куда подальше. Больше она мне не звонила и не приходила. Так вот... И уже почти три года я сама с собой разговариваю, смотрю по ночам на самолёты и, засыпая, надеюсь, что проснусь в прошлом.

Вскоре разговор перешёл к университету, студенческим годам Маши и сравнению с тем, что происходит сейчас. Обсудили преподавателей, предметы. Потом начали вспоминать детство и рассказывать всякие смешные и не очень истории. Слушая Савву при тусклом свете настольной лампы, Маша легла и вскоре уснула. Васильев выключил свет и, потихоньку накрывшись курткой, устроился на стуле. Так и проспали они до самого утра.

Июнь 2044 г. Россия, Воронеж

Месяц выдался тёплым и недождливым. Савва и Маша по вечерам гуляли в ботаническом саду и разговаривали. Иногда вместе ужинали в комнате Саввы и смотрели какой-нибудь старый фильм. По выходным ездили в центр города или на набережную, сидели в кафе или заходили в кинотеатр. Будто и не было Православных дружинников, патрулирующих улицы с пистолетами на боку, репрессий в университетах, школах и других учреждениях, Данилы с Потапом и всего атеистического «подполья». Только тихие тёплые вечера в дымке заката, лёгкий ветерок с водохранилища и Маша, которую так приятно было держать за руку.

В лаборатории тоже всё складывалось благоприятно: вырастили несколько культур клеток картофеля, затем специальными растительными гормонами «подтолкнули» их к дифференцировке и, наконец, получили «проростки» с корнем и стеблем, которые уже можно было высаживать в твёрдую питательную среду для укоренения. Такую удачу и скорое завершение проекта Савва и Маша решили отметить походом в оперный театр на «Сивильского цирюльника».

Постановщики постарались – оперетта получилась весёлой и задорной, а актёры играли искренне и увлечённо, так что друзья вышли из зала в приподнятом настроении и без малейшего сожаления о проведённых в театре часах. На Воронеж уже спустилась ночь, фонари уютным жёлтым светом освещали улицы и площадь Ленина с пустым пьедесталом памятника. При виде его Васильеву вспомнился ноябрь сорок второго, хоругви с ликами святых, заполонившие площадь, и толстый дружинник, грозящий кулаком вождю пролетариата. «Всё-таки они оказались сильнее», – с горечью подумал Савва и тут же, мотнув головой, отбросил в сторону мысли, так не подходящие к приятному вечеру рядом с Машей.

По пути к подземной парковке он гадал о том, удостоится ли в этот раз от своей спутницы приглашения зайти на чай, или она как обычно попрощается в машине и исчезнет за дверью подъезда. За всё время их дружбы Маша ни разу не звала его к себе домой и даже не говорила номера квартиры, хотя Савве это уже было не нужно – он вычислил его по загорающемуся свету в окнах. Но без приглашения приходить не спешил: боялся, что это разрушит их с Машей отношения. Ведь не зря же она не подпускает его близко к своему домашнему миру. Васильев много думал об этом и, наконец, остановился на мысли, что Терентьева не хочет, чтобы посторонний мужчина нарушал определённую «атмосферу» квартиры: возможно, у так и не смирившейся со смертью мужа Маши дома всё ещё лежат вещи Александра в тех местах, где он их оставил, отправляясь в рейс, и она не стремится показывать всё это Савве, опасаясь его и своей реакции.

Подойдя к «Рено» на парковке, Васильев не сразу заметил несколько листов бумаги, заткнутых под «дворник».

– Что это? – схватила Маша листки и, быстро проглядев, протянула один Савве.

– Реклама? – бросил тот.

– Нет, тут что-то о религии...

Листовка была заполнена несколькими абзацами текста с крупными призывными фразами и рисунком внизу страницы: расколотый купол церкви с падающим крестом. Читателям рассказывали об организации «Воины атеизма», антицивилизационном влиянии церкви и призывали к восстанию.

– Идиоты! – воскликнул Савва и смял листовку.

– Ты о ком? – не поняла Маша.

– Вот об этих вот, – показал ей бумажный комок Васильев, – авторах, чтоб их!

– А почему идиоты? Ты так любишь церковь? Если подумать, то я даже в чём-то их поддерживаю...

– Да нет. Я о другом – вот так вот взять и самим подставиться! Ты посмотри, – развёл руками Савва, – ведь в каждую почти машину вложили. Ведь их завтра же начнут искать по всему городу и пригородам! Ведь... Да что там?! – он махнул рукой и сел в автомобиль.

Маша села рядом:

– Ты так говоришь, будто это друзья твои написали. Ты их знаешь что ли?

Савва молчал, решая, сказать или нет. Завёл двигатель.

– Нет, конечно. Откуда? Я что – похож на атеиста?

– Ну тогда пошли в полицию.

– Зачем?

– Сдадим листовки.

– Пусть другие сдают. Их вон сколько понатыкано. Нам-то что лезть?

– Понятно.

– Да ничего тебе не понятно, – бросил с досады Савва. – Церковь я не люблю, хоть и не атеист. Ребят просто жалко. Видела там в конце написано «Мы уже начали»? Что они начали? Две недели назад ограбили настоятеля Казанского храма в Отрожке. Не они ли? Если так, то в этой листовке их признание прямым текстом.

– Ребят жалко? А в церковь ходишь.

– Хожу. Потому что... Потому что хожу. Мне это нужно. А поскольку другой церкви у нас нет, хожу в ту, какая есть.

– А ты мне не говорил, что наша церковь тебя не устраивает.

– Ну, мы же религиозные темы не обсуждали пока.

– Похоже, пора начать.

– Если хочешь. Но только не сегодня, хорошо?

– Хорошо... Поехали?

Июль 2044 г. Россия, Воронеж

В день празднования рождества Иоанна Предтечи Савва собирался в храм на Божественную литургию. Наскоро позавтракав, открыл новостной сайт на смартфоне, и в глаза сразу бросилась новость дня: «Кровавый разгром в церкви Петра и Павла». Савва присел на подоконник и прочитал подробности: ночью разграблена церковь на Машмете, разрушены алтарь и иконостас, испорчен интерьер, убит один из прибывших по вызову дружинников, второй в реанимации.