– Савка, – снова начал Данила, – смотрю, ты всё без машины да без машины. Папаня что ль конфисковал?

– Да не, лень замучила. А вообще-то у нас вторая есть. Минивэн. Мы его обычно для дачи используем, но когда я на «Рено» катался, отец на нём на работу ездил.

– Живёте! – присвистнул Гусельников. – Где ж у тебя папаня работает, что целых две машины в гараже?!

– В «Молвесте» начальником отдела региональных продаж.

– Молочко, значит, продаёт со сметанкой? Понятно. А у моего вот не сложилось с работой... Перед Откатом в начале 20-х отец работал программистом в крупной конторе. Женился, потом я родился. И тут грянуло: фирмы разоряются, людей увольняют, цены бешеные на всё. Хаос, в общем. Я, конечно, не помню, но родители рассказывали, что было жутко. Вся экономика к чертям собачьим. Вместе с высокими технологиями и прочими радостями. Вот тут-то патриарх расейский и понял, что упускать момент нельзя. Такой пиар развели! Народ и потянулся табунами. А они знай гайки подкручивают потихоньку. До того докрутили, что на неправославных работников не только косо смотреть стали, но и старались вообще от них избавиться. Мой отец как раз под раздачу и попал. Парадокс: пережил Откат без увольнения как особо ценный работник, а как ситуация начала выправляться – так пинком под зад! И почему? Отказался от крещения, когда директор выдвинул такое требование. Всего-то! А уволили хитро, чтоб не придраться – по сокращению штатов. Больше года отец мыкался без работы. Я это отлично помню: мне десять лет тогда было. С хлеба на воду еле перебивались. Отец зимой в летних туфлях ходил... А у меня – ни игрушек, ни друзей. Потом-то отец работу нашёл – на Мостозаводе техником по оборудованию. Хоть небольшие, но деньги. В моей же жизни ничего особенно не изменилось. Одежда разве чуть получше стала...

– Понимаю, – вздохнул Савва. – У нас в классе тоже был свой атеист.

– Тогда ты представляешь, через что я прошёл. А в то время внешность у меня была совсем иная, – ухмыльнулся Гусельников. – Ещё пару лет назад я был хилый и тощий. Представь себе! Любой одноклассник мог безнаказанно меня оскорбить или побить. Но я поставил себе цель и за полгода совершенно изменился. А к одиннадцатому классу уже никто и думать не смел подойти ко мне со злым умыслом. К тому же я неплохо играл в баскетбол и в итоге даже заслужил некоторое уважение православных товарищей, – Данила улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

– Ну, в универе-то тебе полегче, – ответил Савва. – Здесь люди уже взрослые, никто как в школе не будет третировать.

– Это да... Хотя, я вижу, с тобой общаться не рвутся особо. Не поделили что-то?

– Врeменные разногласия, – отмахнулся Васильев. – Некоторых иногда очень трудно заставить хоть немного мозгами пошевелить.

– Ну-ну. Смотри, чтобы эти разногласия не переросли во что-то большее. А то тебе всю жизнь с такими как я общаться придётся.

– А я и не против. Если с людьми невозможно нормально разговаривать, то зачем и начинать?

– Оно, конечно, правильно, если не думать о последствиях... Ты не чувствуешь запах озона в воздухе?

– Ждёшь грозы?

– Жду, – кивнул Данила. – Жду, когда же православные власти снова возьмутся за гаечный ключ...

В университетской столовой было не очень людно, и Катя сразу обратила внимание на сидящего за дальним столом Савву. Купив чай с сочником, она подошла к однокурснику:

– Пустишь за свой столик?

– Привет. Садись, конечно.

– Андрей недавно рассказывал о твоём фиаско в роли дружинника.

– Это с его точки зрения было фиаско, – фыркнул Васильев. – О чём он говорил?

– О том, как ты вступился за кощунствующего атеиста и помог ему убежать.

– Понятно. О задержании мужичка, ломавшего спортплощадку, Андрей, конечно, умолчал?

– Видимо, – повела бровью Пантелеева. – По-крайней мере, я ничего об этом не знаю. Расскажешь?

– Может, потом как-нибудь. А Коржаков – мастер делать из мухи слона. Особенно, когда надо оправдать себя любимого. Я тут сплетни разводить не буду, а только в той ситуации с атеистом он повёл себя как обыкновенный гопник. Надо было кому-то поставить его на место.

– И этот кто-то – ты? Благородный рыцарь? – с улыбкой прищурилась Катя.

– Да какой там!.. – отмахнулся Савва. – Просто не люблю косность и двуличность. Когда у человека всё чётко разделено на чёрное и белое и для реакции на каждую типовую ситуацию есть программа действий, которая не меняется в зависимости от новых условий. Понимаешь, о чём я?

– Думаю, да. Андрей — робот?

– Почти. И, боюсь, мышление его так просто не изменить. Он абсолютно не способен воспринимать полутона.

– То есть вы с ним поэтому не общаетесь? Ты где-то вне его определений чёрного и белого?

– Наверное, так, – согласился Савва. – Вот смотри. Ты же не атеистка, но и не фанатичная верующая, так? Вот и я тоже. И если мне показывают логически и фактически выверенную схему эволюционного процесса, почему я должен не доверять ей, а всё списывать на козни дьявола?! Где здесь смысл?

– Так ты уже успел переквалифицироваться в дарвинисты?

– Я бы так не сказал. Но что-то вроде. Мне очень помог отец Димитрий. Оказывается в православии допускается совмещение акта творения с последующей эволюцией. Вот послушай...

И Савва пересказал Кате услышанное от протоиерея Димитрия.

– Вот так всё прекрасно переплетается и не опровергает научные данные, – подытожил он. – Ты книгу Дарвина не читала? Во-от. А там прекрасно все доказательства прописаны. Прочти обязательно.

– Все вы мужчины слишком рациональные. Всё бы вам объяснить да обосновать. То ли дело мы – женщины! Для нас главное – эмоции, мы склонны к простой детской вере в чудеса, – Катя говорила серьёзно, но Савва, заметив не особенно-то и скрываемую улыбку в её глазах, понял, что девушка с ним играет в одной лишь ей вeдомую игру. – Мне гораздо важнее чувствовать любовь и поддержку бога, чем задаваться вопросом, как сотворение мира согласуется с теорией эволюции Может быть, я не особо умна, не знаю, но, думаю, есть вещи поважнее Дарвина с его теориями. Но ты молодец! Ты ищешь бога. Хотя искать его, наверное, стоило бы не разумом, а сердцем...

– Это ты меня ещё пожалела! – хмыкнул Савва. – Знаешь, когда Дарвин пришёл делать предложение своей будущей жене и вдруг ни с того ни с сего начал ей рассказывать об эволюции, она возмущённо назвала его еретиком и потом долгое время с ним не общалась. Признаться, я ожидал от тебя подобной реакции.

– А ты тоже собираешься предложить мне руку и сердце?

– Я?.. – смутился Савва. – Я об этом как-то не...

– Да ладно! – улыбнулась Катя. – Успокойся: я пошутила.

Они молча пили чай, а у Саввы в голове продолжала пульсировать фраза: «ты собираешься предложить мне руку и сердце?» Украдкой посматривая на Катю, Васильев воскрешал в памяти её улыбку, при виде которой у него странным образом начинала «плавать» голова. Катины густые русые с рыжиной волосы всё больше привлекали Савву, хотелось уткнуться в них лицом и глубоко вдохнуть тот приятный аромат, чьи отголоски лишь слегка доносились с противоположной стороны стола. А эти искорки в зелёных глазах! Он был готов сделать всё, что угодно, лишь бы видеть их как можно чаще.

Апрель 2043 года. Россия, Воронеж

Савва в баскетбольной форме команды биофака вместе с другими ребятами вышел из раздевалки и сел на скамейку запасных: начинать игру выпало пятёрке с третьего курса. Васильев, оглядев зал, вскоре заметил среди зрителей в третьем ряду Катю: позавчера он пригласил однокурсницу на игру, и она охотно согласилась, хотя спорт в целом был ей безразличен. За последние две недели Савва и Катя несколько раз вместе обедали, прогуливались по скверам в центре города и разговаривали. О книгах и музыке, о религии и атеизме. Савва рассказал о своём зимнем дежурстве, а Катя – о неудавшемся свидании с Андреем в начале марта. По её мнению, он вёл себя слишком напыщенно, гордился любым своим мелким поступком и особенно резко отозвался пару раз о Даниле и «сочувствующих ему личностях». Коржаков стремился предстать перед Пантелеевой в роли настоящего мужика, истинно православного, нетерпимого к любой, даже ничтожно малой, ереси. Катя игру Андрея распознала сразу и, сославшись на встречу с подругой, оставила Коржакова в кафе недоумевать в одиночестве. Савве было приятно и легко подолгу общаться с Катей, и ей такое сближение, видимо, тоже нравилось.