Напротив порта несколько десятков женщин стирали бельё, а выше по течению водоносы наполняли вёдрами огромные бочки на телегах.

Студенты перешли на правый берег по мосту Планш Мибре и пошли по Гревской набережной. На Гревской площади толпились подёнщики, которых приезжие купцы нанимали для разгрузки судов с лесом, зерном, солью и вином. На правобережье располагались зерновые, хлебные и мучные ряды, здесь же продавали птицу, мясо, рыбу, яйца, фрукты, сыры, уксус, травы, мётлы и лопаты. В Сен-Жан-ан-Грев торговали сеном, в Веннери - овсом, на улице Ферр - галантереей, у причала Сен-Жермен и на Гревской площади - дровами и древесным углём, на улицах Мортельри и Бюшри - строительным лесом, на улице Мариво - проволокой, на улице Сен-Дени - бакалеей, конской упряжью и лекарствами, а у Пьер-о-Ле - молочными продуктами.

- Боже! Эти люди торгуют и молятся, - поражался Пьер.

- Вы не далеки от сути, Пьер. У мещан Парижа есть мастерская, улица, рынок и приходская церковь с кладбищем. За эти пределы они выбираются лишь на праздничные шествия, - сказал Раймонд.

- Ещё есть бродячие артисты и дрессировщики медведей. И, конечно, кости, карты и вино, - добавил Гийом.

- А что же ещё? - Пьер был растерян.

- А для тех, кому этого мало есть монастыри святой Женевьевы, святого Жермена и святого Мартина, - сказал Раймонд.

Студенты зашли в таверну.

- Не расстраивайтесь, юноша, - улыбался Раймонд. - Давайте лучше позавтракаем, вернее уже пообедаем.

- Богатые парижане избегают подобных заведений и предпочитают ходить в гости, - сказал Гийом.

- Но средства, которые монастырь переводит университету на ваше содержание, не позволят вам держать личного повара и прислугу, - улыбался Раймонд.

Раймонд сделал заказ, и им подали хлеб из муки грубого помола, похлёбку из требухи и сала с петрушкой, жаркое из говядины, овощное рагу, гороховую кашу на сале и большой кувшин пива. Студентам подали ножи и вилки, хотя остальные посетители, за исключением нескольких итальянских купцов, ели руками, для мытья которых после трапезы в углу стоял умывальник на ножке.

- Не расстраивайтесь, - продолжал Раймонд. - Настоятель любого храма во Франции может отправить ребёнка из приходской или монастырской школы на дальнейшее обучение, и соборные училища Реймса, Лана и Парижа принимают все бедных студентов. Но дело в том, что освоив в начальной школе грамоту для чтения Псалтыри и выучив молитвы, подростки начинают стремиться к заработкам и взрослой жизни, хотя писать многие и вовсе не умеют, а считают плохо.

- Не удивляйтесь, - добавил Гийом. - У них даже нет фамилий, которые они передавали бы по наследству, а только имена, данные при крещении, и прозвища, данные при жизни.

Гийом позвал ближайшего к себе посетителя.

- Любезный! Скажи нам своё имя, будь добр.

- Жан Кордоньер, благородные сеньоры, прихода Сен-Мартен-де-Шан, - простуженным голосом отвечал тот.

- Вы слышали, Пьер? Жан Сапожник. Держи монету, любезный. А как зовут твоего отца?

- Поль Пуату звали, да вот только, он давно умер, сеньоры.

- Ступай, любезный. Вот так - Поль Пуатонец.

- На такую публику рассчитаны труды наших учёных мужей, - продолжал Раймонд. - Павел Диакон или Ноткер Заика пишут невеждам, что в неведомых землях живут люди с песьими головами, минотавры, василиски, безголовые, одноглазые и тому подобное. А по небу кружат драконы.

- Потому не манит мир, а пугает, и христианам не стоит ступать за свой порог, - добавил Гийом.

Выйдя из таверны, студенты весь день гуляли по городу и к вечеру остановились перед большим зданием с античными колоннами.

- Не смущайтесь, Пьер, это исключительно мужская парильня, - улыбался Раймонд.

- Хотя здесь есть прекрасные дамы, но вы их не увидите, - улыбался Гийом. - И не беспокойтесь, при первых вспышках проказы, все бани города закрываются.

Лакей в восточном халате, проводил их в большую комнату, где переодевались посетители, с некоторыми из которых Раймонд и Гийом поздоровались. Студенты оставили одежду на вешалках, обернулись в простыни и зашли в помещение с теплым, влажным воздухом, насыщенным ароматом можжевельника. В углу парильни была печь, обложенная большими камнями, на которые банщик иногда выливал ковш воды из кадки, стоящей рядом. На стенах комнаты горели редкие масляные светильники, разгоняя мрак. Студенты лежали на тёплых мраморных скамьях.

- Слава Творцу, что Франция имеет такой университет как наш, Пьер. Из этого гнезда могут вылететь могучие орлы, - говорил Раймонд.

- Могут? А сейчас?

- Папа Александр выгнал всех, кто мог, и отдал университет доминиканцам и францисканцам, - отвечал Раймонд. - Но монахи не подчиняются университетским статутам, а следуют своим уставами. Папа им разрешил.

- Сейчас тоже есть светлые головы, но что толку? - добавил Гийом.

- Почему же нет толка?

- Физику и метафизику папа Иннокентий запретил, а канцлера Сигера Брабантского убили на следствии. Кстати, это он основал артистический факультет, - говорил Раймонд, понизив голос.

- Убили? По какой причине?

- Разве истина рационального знания может прийти в противоречие с истиной религиозного откровения? - Раймонд внимательно смотрел монаху в глаза. Пьер молчал.

- Кардинал Пётр Дамиани говорил: "К чему наука христианам? Разве зажигают фонарь, чтобы видеть солнце?" - продолжал Раймонд. - Они полагают, что после Христа человечеству достаточно Нового Завета для решения вопросов бытия. Может быть, они правы?

- Тайны веры не нуждаются в доказательствах разума. Потому Христос не сошёл с креста! - твёрдо произнёс Пьер.

Раймонд смотрел внимательно.

- Конечно, Пьер, вы правы. Но разве душа и разум должны противоречить друг другу? Разве таков замысел Творца?

Пьер чувствовал невнятную тревогу и нарастающее раздражение. Раймонд заулыбался и произнёс торжественно:

- "Берет Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их..."

"Да, это искушение..." - промелькнула мысль, и у Пьера начала болеть голова.

- Во втором веке до Рождества Христова грек Эратосфен доказал, что земля имеет форму шара, - тихо сказал Гийом.

- Но писавший от Матфея этого не знал, - так же тихо добавил Раймонд.

Пьер молчал.

- И проблема в том, что эти слова могут привести на костёр, - сказал Гийом.

Пьер заворожено смотрел, как прозрачные капли пота стекают по рукам.

Студенты перешли в парную с ваннами и лежаками, где дюжие банщики растирали их тела огромными чёрными мочалками из морских водорослей, умащали эссенциями с запахами ириса и майорана, притираниями из розы и левкоевого масло. Пьер чувствовал, как сердце пульсирует в каждой точке его тела.

После парной они вышли в сад с бассейном, в котором плавали маленькие разноцветные рыбки.

- Пользу грамматики они видят в знании Священного Писания и отцов Церкви, пользу риторики - в искусстве проповеди, астрономии - в вычислении пасхалий, а диалектики - в умении спорить с еретиками, - неумолимо продолжал Раймонд.

- Стихосложение нужно лишь для создания церковных ритмов, а античное учение о добродетелях толкуется с точки зрения христианской этики, - добавлял Гийом.

Пьер молчал.

- Наблюдайте и размышляйте, дорогой друг, - сжалился наконец Раймонд.

- Не спешите, - добавил Гийом.

Пьер с увлечением погрузился в изучение грамматики, риторики, диалектики, арифметики, геометрии, астроно╛мии и музыки - семи "свободных наук" артистического факультета. С утра до вечера он трудился над книгами в классах и библиотеках университета, но регулярно, как положено монаху, посещал службы в церкви Сорбонны.

В один из ноябрьских дней все студенты-богословы неожиданно были созваны в главную залу теологического факультета. Схолары толпились позади рядов из лавок, на которых сидели бакалавры и лиценциаты. В президиуме на креслах с высокими узкими спинками располагались доктора и магистры.