Паника затмила мой разум. Горло пересохло, пальцы нервно скребли стену. Я спасся лишь благодаря ядру: оно словно вспыхнуло огнем, и Голос отрывисто прокаркал: "СПАСАЙСЯ! СИНХРОНИЗАЦИЯ, РИСК 97 И 2. РЕЗЕРВНЫЙ МОДУЛЬ - АКТИВАЦИЯ!". В тот же миг я утратил контроль над телом, оно пришло в движение и, минуя рваные раны в полу, метнулось обратно в колодец, к выходу из Блока. Хотя верх этой круглой комнаты был уже смят, дверь все еще оставалась целой.

К счастью, ее не заклинило. Схватившись за рукоятку, некто напряг все мое тело, и дверной механизм со скрипом провернулся, открывая мне дорогу наружу, к гудящим механизмам и влажному ветру, во тьму, где над пропастью повис узкий мост. Повинуясь команде, мое тело несколько секунд бежало вперед; наконец, я споткнулся и упал на колени. Блок позади меня, казалось, исходил безмолвным криком, светлый квадрат его двери уставился в мою спину, словно недружелюбный глаз. Я вышел за пределы его власти - и все же он не мог оставить меня просто так. Ффух - обдал мне спину прощальный плевок, фонтан из пластиковых щепок, железной трухи и краски. Отряхнувшись, я обернулся и увидел, как громада Блока, темнее самой темноты, бесшумно уходит вниз, а с нею исчезает мой единственный источник света.

Пути назад не было. Едва ядро вернуло мне меня, я почувствовал, что сердце мое вот-вот разорвется. Страх был так силен, что я почти не ощущал его. Он словно превратился в некое внешнее существо, растворился в самом пространстве. Возможно, то, что случилось в Блоке Гадайе, было аварией: проржавели перекрытия, лопнули замки, сквозняк, ошибки в конструкции... Нет, я не верил в это. Гадайе предупреждала: "Если нами ты станешь слишком сильно, тебя устранят раньше, чем успеешь моргнуть". Сквозь прорехи в полотне тайны на меня впервые взглянуло некое осмысленное начало. Блок попытался сожрать меня - и Блок не сумел этого сделать. Как такое возможно? Физика, химия, математика - ни один из справочных разделов ядра не объяснял, как может здание, это безмозглое мертвое вещество, иметь свою волю, двигаться само по себе.

И даже если знать этого мне не полагалось, если это была еще одна тайна поверхности, защитная функция "КОМПЛЕКСА-КА" - что я должен был теперь делать? Идти вперед - таков был приказ ядра: но впереди меня ждал лишь новый Блок, новая ловушка. Или же лучше... Нет! Я отогнал эту мысль; откуда она взялась во мне? - и глубоко вздохнул: раз, другой, третий.

Постепенно Сыновний долг возобладал над страхом. Сердце билось ровнее, пропасть больше не манила забвением, вечным сном. Как знать: поддайся я внезапному порыву - не подхватили ли бы меня во тьме железные руки, не сжали бы, словно комок глины?

Даже после смерти - ждал бы меня покой?

Кутаясь в пиджак Цимбала, я вновь шел навстречу неизвестности. Временами глаза мои, привыкшие к темноте, различали на фоне снующих механизмов громады, похожие на Блоки. Удивительно, как я не заметил их раньше - или они пришли только теперь, после неудачной трапезы - поднялись из пропасти засвидетельствовать почтение незваному гостю? Прямоугольники, цилиндры, квадраты и ощетинившийся антеннами шар - таков был конвой на пути к следующему этапу процесса. К махинам этим не вела никакая дорога, единственная артерия комплекса, судя по всему, шла напрямик через жилища распорядителей, без ответвлений и дополнительных ходов. В какой-то момент я вдруг понял, отчетливо и жутко: Блоки эти, кто бы их не строил, не предназначены для того, чтобы из них выходили. Это не тюрьмы, нет - но тем, кого назначили вершить процесс, в межблочном пространстве делать нечего. Место это не предназначено для человека, оно существует ради себя - и только.

Но поверхность?

И инспектора?

Если следовать логике, начав с Седьмого Блока и перейдя в Четвертый, сейчас я должен был стоять перед Первым, Блоком Мальбрана, чьи внешность и сила некогда принадлежали мне. Все, однако, вышло не так. В нарушение последовательности я оказался перед Блоком Кремны, Четырнадцатым - и, хотя я был готов на все - бежать, страдать, преследовать К-ВОТТО - он встретил меня мирно, как подобает пластику и бетону. Как будто бы все, что случилось у Гадайе, "КОМПЛЕКС-КА" предлагал считать небывшим, неудачной шуткой, первым знакомством, из которого не стоит делать особых выводов.

В маленьком тускло освещенном фойе к потолку громоздились горы бумаги, пол усеивали обрывки и мятые комки. Развернув один наугад, я увидел схематическое изображение человеческого тела и долгие ряды расчетов, сводящихся к вычислению центра тяжести. Казалось, Кремна колеблется, облегчить мускулатуру или нет, дать фигуре силу или сохранить подвижность. Несколько других рисунков изображали человеческие лица, как бы рассеченные на множество слоев - от первого, содержащего лишь кончик носа, до последнего, охватывающего весь абрис. Одни рисунки дышали гармонией, другие, напротив, словно бахвалились нарушением пропорций. Без сомнения, то были некие проектировочные заметки, оставалось лишь понять, заметки чего.

Ответ на это мог дать REM-процесс, но уже в следующей комнате я наткнулся на нечто, что отвлекло меня от поиска вещей Кремны. Это был стол, накрытый скатертью, местами истлевшей. На столе стояла колба, похожая на те, что я видел в лаборатории у Цимбала. Внутри нее, красная, бескожая, похожая на кусок мяса - плавала рука. 2316 - значилось на колбе несмываемыми чернилами. Точно такой же номер, как и на простыне, укрывавшей меня при пробуждении.

Рука принадлежала мне. Вот где она была все это время.

Слезы потекли у меня из глаз, хоть я и старался не заплакать. Это были слезы ужаса, слезы ненависти и запоздалой злости. Как смел робот так поступить со мной, за что он меня ненавидел? Я дотронулся до стенки колбы там, где по ту сторону ее касался указательный палец. Моя рука. Часть меня. Я словно здоровался с давно потерянным другом - почти забытым и все же до боли родным.

Но вот стол качнулся - корчась в рыданиях, я налег на него слишком сильно - и едва рука повернулась в своем растворе, память бесчисленных Сыновей хлынула в меня, и я понял, отчего нам пришлось расстаться.

Я знал уже, что не был первым - и все же не представлял, как далеко отстоит мое настоящее от момента, когда первый Сын поднялся с ложа и отправился на безнадежную Миссию. Две тысячи триста пятнадцать раз я терпел неудачу и погибал. По меньшей мере дюжина моих смертей была на совести К-ВОТТО, его острых игл и манипуляторов, холодных, как лед. Но с К-ВОТТО все было совсем не просто. Несмотря на все злые умыслы, две тысячи триста пятнадцать раз робот собирал мои останки и, словно опытная кухарка, стряпал из этих отбросов новое, вполне съедобное блюдо. Изначально лицом моим и телом был Мальбран - белокожий, крепкий, сильный и красивый. Таким я оставался первые сорок семь раз, не считая шрамов, нанесенных формовочной машиной. Постепенно, однако, "материал" начал приходить в негодность. Переработка и переформовка требовали все больше времени, ошибки в клетках накапливались, перед их массой пасовала даже аппаратура Контрольной комнаты. Я уже не был совершенным и с каждым разом выходил все ущербнее. Сперва я потерял волосы, затем кожу. Где-то между двухсотым и трехсотым воскрешением исчез пол. От качественного полуфабриката я деградировал к объедкам, которые лишь хирургия может поставить на ноги. И К-ВОТТО трудился надо мной, ибо, даже убогий, я по-прежнему содержал в себе генетический материал всех пяти распорядителей.