- Что такое? - спросил К-ВОТТО. - Баловство, детская шалость? Плохо, плохо, не делай так, будь примерным мальчиком!
Но я ударил его снова, в то же самое место. А потом - еще раз, еще и еще. От каждого удара голова робота тряслась, и что-то внутри нее бряцало и перекатывалось, словно металлический шарик. Что было всего удивительнее - К-ВОТТО не сопротивлялся! Он не пытался сжать меня сильнее, чтобы скальпели сделали свое дело, не пытался навредить мне как-то еще. Он просто терпел удары и уносил меня прочь из Блока Кремны.
Это случилось в сумраке, на мосту. К-ВОТТО был так стар, так ржав, что левая нижняя рука его не выдержала напряжения и, отломившись, полетела в пропасть. Оставшись без поддержки, я упал на мост, и три сияющих глаза склонились ко мне, чтобы вновь завладеть моим телом.
Я ударил по ним рукой манекена - уже со всей силы, не сдерживаясь - и только теперь робот что-то понял:
- Ты специально, специально! - проговорил он громче, чем обычно, и попятился назад. - Я думал, это программа, это программа кричит "Подожди!", "Что тебе нужно?" - а это все время был ты, ты сам! Ты сознателен, обманщик, обманщик! Но... Что ты хочешь? Бить меня? Зачем? Я же не могу, нельзя, не положено, хватит!
Так говорил он, превращаясь на моих глазах из загонщика в беглеца, из преследователя - в жертву. Я шел против него, держа, как дубину, руку манекена, а К-ВОТТО даже не пробовал напасть, лишь защищался, прикрывая голову. Вся наша битва была совершенно односторонней, бил только я - по рукам, по корпусу, даже по хвосту, что извивался, будто в агонии. Я бил в холодной ярости - мною двигали две тысячи триста пятнадцать предшественников, которых уничтожаемое мною существо своей жестокой игрой довело до гибели.
Одну за другой я сломал К-ВОТТО оставшиеся три руки, сломал, как трухлявые ветки, ибо металл их так ослаб, что в сравнении с ним прочным казался даже мягкий пластик манекена. Лишившись рук, робот упал на колени, и три огонька в его окулярах расширились, словно от ужаса.
- Не надо, не надо, - забормотал он, когда я взял его за голову и поволок по мосту к последнему, решающему Блоку. - Я ведь просто хотел сам, сам помочь, сам все сделать! Чтобы вы меня полюбили, чтобы вы мне доверили! А вы все равно решили: пусть он, он лучше справится. А я что же? Почему, почему вы меня оставили?
Так причитал он, пока я тащил его во мраке. Должно быть, вокодер повредился от удара, ибо голос К-ВОТТО, прежде монотонный, ныне менялся после каждого слова, то поднимаясь до какого-то предсмертного свиста, то опускаясь в гулкий замогильный бас. Наконец, после особенно сильного рывка, робот издал длинную трель, что-то в нем хрустнуло, и я почувствовал, как ноша моя уменьшилась. Бросив тело К-ВОТТО на мосту, с собой я уносил лишь его голову, полную неразгаданного прошлого. Хотя столкновение наше было неизбежно, и память мертвых Сыновей звала к мести, меня не оставляла мысль, будто я вновь совершил ошибку. Конечно, робот был врагом - но и разумным существом тоже.
Теперь же я остался один, совсем один.
Чем ближе становился Блок Мальбрана, тем сильнее зудел затылок. Ядро словно пульсировало: иди! сделай! вперед! И все же именно сейчас, когда я был почти у цели, мне меньше всего хотелось торопиться. В единственной руке я держал железную голову, и голова эта задолжала мне ответы. Что превратило врача, помощника, послушное орудие - в убийцу? Почему, желая навредить мне, робот в то же время продолжал помогать?
Повернув дверную ручку мальбрановского Блока, я очутился в подлинном царстве технологии. Стены здесь были испещрены панелями со множеством кнопок и переключателей, под прозрачным полом тянулись, словно вены, толстые разноцветные провода. Расположившись под огромным табло, на котором одни показатели ежесекундно сменялись другими, я сорвал с головы К-ВОТТО проржавевшую крышку и запустил пальцы в его рассыпающийся мозг. Печатные платы, кристаллы, катушки, запаянные капсулы с серым порошком - что за хаос царил в этом вместилище мысли! Разобраться в нем обязано было помочь ядро, и с некоторым удивлением я заметил, что оно не спешит мне на выручку. Вместо четких инструкций и выверенных схем перед моим умственным взором предстали картины из памяти распорядителей, я вспомнил запонку Цимбала, последний завтрак Гадайе, потерянный карандаш Кремны и спроектированный ею глаз в окружении черных, как смоль, ресниц. Без сомнения, то было следствием РЕМ-процессов, что я пережил: через нагромождения воспоминаний нужные мне сведения просачивались с трудом, как вода сквозь глину. На мгновение мне даже показалось, что между моим разумом и ядром воздвиглась стена. Спина моя похолодела: теперь, когда К-ВОТТО мертв, и некому больше отформовать меня заново, остаться без знаний ядра значило потерпеть неудачу, крах окончательный и бесповоротный. Только оно могло сказать мне, какие кнопки нажать в Контрольной комнате, только оно знало рецепт пробуждения, единственную схему формовки и имплантации ядер первого типа.
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - взмолился я шепотом, и несколько минут спустя мой некогда полновластный хозяин, мой не единожды преданный проводник все же смилостивился и снизошел до меня. Сквозь мутное стекло распорядителей пробился чуть заметный ручеек данных, и сумбур в голове К-ВОТТО медленно, но верно начал обретать форму. Между крошевом, переплетением, наростами и месивом его мозга протянулись незримые связи, которые мне под силу было прочесть и интерпретировать. Вот я вдавил пластинку на подернутом патиной черном кубе, и из крохотного отверстия в нем выполз пыльный экранчик, усеянный строчками кода. Это была сердцевина К-ВОТТО, его мысли и чувства, сама машинная душа, воплощенная в программе.
И, Боже - как она была исковеркана, как далеко отстояла от изначального образа, показанного мне ядром! Словно раковыми опухолями, лаконичный, простой и изящный код К-ВОТТО оброс уточнениями, поправками, переключателями и индексами, превратившими некогда доброжелательного робота в хитрое и злокозненное существо. Но как же так вышло? Прокручивая перед глазами код, следя за его строчками пальцем, я читал историю своего преследователя, печальный и жалкий рассказ обманутых чувств.
Робот-врач, робот-помощник, робот-друг, изначально К-ВОТТО создавался для служения, честного и бескорыстного, и страсть к этому служению была главной частью его железной натуры. Не нуждаясь в дополнительном питании, в особом уходе, способный ремонтировать себя, если придется - от людей, своих господ, он желал лишь доверия, благодарности и дружеских слов. Чтобы чувствовать себя нужным, полезным, робот готов был делать любую работу - курсировать между Блоками, ассистировать Мальбрану и Миницу, терпеть капризы и понукания Кремны. Немного же он дождался от них любви! Одна лишь Гадайе - даже не бывший его хозяин, не Цимбал! - принимала его, как равного, не отделяя живого от неживого. И все же решающий голос принадлежал не ей: когда поверхность объявила распорядителям о грядущей консервации, все, что смогла Гадайе - выхлопотать для К-ВОТТО акушерский передник, второстепенную, а вовсе не главную роль. О, как хотел робот помочь по-настоящему, как жаждал подлинного служения, после которого его оценят, полюбят, сочтут за своего!
И разве он был недостоин этого? Разве не спроектировали его надежным, прочным, неспособным испортиться? Кто, как не К-ВОТТО, годился для того, чтобы войти в Контрольную комнату и запустить процесс восстановления? Но распорядители решили иначе и предпочли безотказной и верной машине слабое человеческое существо, созданное на основе их плоти. Это была ошибка, и удар по самой сущности робота. Цельная его натура раскололась, он уже не мог сказать, что понимает своих хозяев и верит им так, как прежде. Одна его часть, программная, все еще действовала безукоризненно, другая, эмоциональная, затаила обиду. Он все делал, как надо, но его бросили, им пренебрегли! Мало того: как будто одной доброй воли недостаточно, в программу его внесли дополнительные модификации, силой принуждающие помогать Сыну!
