Сказал так, как будто это действительно могло случиться. Жак молчал, только тихо гладил тяжело вздымающиеся бока лошади, даже слезы не текли из его глаз, даже на это уже не было влаги. Ему было не страшно умереть, ему было отчаянно жаль лошадей, которые умирали на его глазах, умирали, доверившись людям, которые не смогли их спасти.

- Смотрите! Смотрите! - воскликнул вдруг Жульен. - Там оазис!

И все они увидели зеленые рощи пальм, там, вдалеке, где-то между небом и землей. Мираж дрожал, бледнел, и вскоре совсем растаял в раскаленном воздухе пустыни.

- Это был мираж, Жульен, - тихо ответил Гаральд, - так иногда бывает в пустыне, только мираж, и больше ничего. Оазиса нет, мы сбились с дороги.

Что же случилось? Что произошло? Почему, судьба, которая, казалось, уже привела их к заветной цели, вдруг изменила им? В чем была вина Гаральда? Почему провидение утратило свою благосклонность? Когда кажется, что цель близка, осталась только самая малость, только протянуть руку, и цель достигнута, когда ты уже вообразил себя избранником судьбы, вдруг происходит что-то, что меняет все представления и о себе, и о достижимости цели, и о мире, и о судьбе. И ты понимаешь, что ты - всего лишь песчинка в бесконечном многообразии бед, страстей и судеб, что цель твоя, возможно, не так и важна для мира, для провидения, чтобы ты стал его избранником, что ты смертен, как и все прочие, Аль Фарад предупреждал тебя, а ты забыл, забыл что и твоя жизнь может оборваться так же внезапно, как жизнь любого из смертных, что смертью кончается жизнь всех существ на этой земле, и ты не исключение.

Да, я понимаю, я ведь не рассчитывал жить вечно, но почему здесь и сейчас? А как бы ты хотел умереть? Разве у тебя есть выбор? Выбирают жизнь, выбирают свою дорогу в жизни, а смерть не выбирают, и никому не дано знать, когда на какой дороге встретит она тебя.

Солнце село за красной горой, тьма окутала горы, наступил холод. Не было сил даже разбить шатер, они укрылись одеялом и смотрели в темное небо, усыпанное мириадами звезд, причудливо сплетающихся в созвездия. Сколько бед, сколько нелепых смертей видели эти звезды на своем веку! Но им, далеким и бесстрастным не было никакого дела до странников, затерянных в чужой земной пустыне. Сознание угасало, мысли уплывали куда-то в давние времена, в те зеленые благословенные страны, где нет этих безжизненных песков и гор, где есть живительная вода родников, где в реках плавают форели, и фазаны пасутся на зеленых лугах, где есть жизнь, мыслям не хотелось возвращаться к смерти, мысли угасали медленно, вспыхивая на мгновение и вновь уплывая во тьму.

Гаральд подумал, что рассвета он уже не увидит, но рассвет наступил, а они все еще были живы. Солнце согрело, но тепло не принесло облегчения, мысли, которые, казалось, уже угасли навсегда, вернулись к пустыне, к смерти. Глаза еще не утратили способность видеть, и то, что видели они, вызывало лишь боль и страдание.

Постепенно и зрение и слух утратили ощущение реальности, глаза видели далекий караван, уху слышались голоса погонщиков, они становились все громче, все ближе и ближе становились верблюды, и уже можно было различить сидящих меж их горбами людей, но Гаральд понимал, что в реальности никакого каравана нет, это только игра воображения, мираж, последнее видение угасающего сознания. Гаральд ощутил, как живительная влага коснулась его губ, он сделал глоток, потом второй, жизненные силы медленно вливались его изможденное жаждой тело.

Караванщик склонился над ним.

- Мы шли по другой дороге, - сказал он, - оазис уже совсем близко, за той горой, но вдруг возникло ощущение чьей-то беды, оно было так реально, что я развернул караван.

- Где я сбился с пути? - спросил Гаральд. - Мы все время шли по руслу, которое оказывалось левее, так мне сказали, где я ошибся?

Это был первый вопрос, который задал он караванщику, когда смог говорить.

- Дорога, по которой нужно идти, была перегорожена камнями, - ответил тот, - вот вы и свернули на путь, который не ведет никуда, если бы вы пошли по нужной дороге, то давно бы уже достигли колодца.

- Кто же проделал такую шутку с нами?

- Кто знает? Шайтан, он часто путает следы в пустыне, немало путников погубил он, только опыт и мудрость помогают избежать его ловушек, вы, наверное, впервые преодолеваете этот путь? Куда шли вы, бедные странники?

- Мы идем в Кесарию.

- Тогда нам по пути, - ответил караванщик, - но ваших лошадей придется оставить тут, они уже не смогут идти.

- Нет, нет! - воскликнул Жак. - Мы не может оставить их!

Он бросился на шею лошади, обнял ее, из его глаз впервые потекли слезы.

- Мы подумаем, что можно сделать для ваших бедных животных. Но тогда нам придется задержаться здесь пока лошади не смогут идти, если нашему лекарю удастся спасти их.

Когда и люди, и лошади немного восстановили силы, караван двинулся в путь, и через два дневных перехода они достигли оазиса. Так с караваном и с помощью Аллаха путники добрались до Кесарии.

-- Инквизитор

Отец Филат сидел в своем кабинете и ждал Гийома, Гийом опаздывал. Обстановка в кабинете инквизитора была скромной, выдержанной в темных тонах, ничего лишнего, простой дубовый письменный стол да бронзовый подсвечник на нем, приспущенные шторы придавали кабинету особо мрачный и зловещий вид. С той поры, как пламя аутодафе охватило Розалину, инквизитор ни разу не спускался в розарий, где каждый цветок напоминал ему прекрасное юное создание, так безжалостно отправленное им на костер. Садовнику он также запретил ухаживать за розами, и некогда прекрасный розарий увял и зачах.

Но и это не помогло инквизитору избавиться от постоянно его преследующего образа девушки в красном платье с розой, приколотой на груди. Прошло уже более года, как дух ее оправился к небесам, но видение не оставляло его, оно не блекло со временем, а становилось все ярче, все навязчивее. С ним случилось самое страшное, что, казалось, никогда, ни при каких обстоятельствах, случиться с ним не сможет, в душе инквизитора поселилось сомнение в праведности своего служения, в том, ради чего он отрекся от мира страстей и посвятил всего себя служению Богу. Но нужно ли было Богу его служение?

Он молился, молился страстно, отчаянно, до полного изнеможения, но вместо образа Христа, являвшегося к нему ранее во время молитвы, он постоянно видел образ несчастного, загубленного им, отправленного на мучительную смерть прекрасного юного создания; образ Розалины, преследовавший его, не могла отогнать даже молитва. Временами ему стало казаться, что он сходит с ума.

Он не посещал более аутодафе, он не мог видеть страданий тех, кого приговаривал к самой страшной и мучительной казни. В каждой жертве ему мерещилась Розалина, которая молча, без крика и стона приняла свою смерть. Он не мог понять, откуда взялось столько силы и мужества у этого хрупкого, нежного, невинного существа?

И еще одно обстоятельство не давало ему покоя, в его жизни появилось еще одно существо - это его сын, его и этой несчастной, оскорбленной им девушки. Воспитывали его монахини монастыря святой Корнелии, отец Филат регулярно навещал младенца, он хотел воспитать его, как истинного католика, и, возможно, сын займет его место, примет из его рук должность инквизитора. Знали ли сестры, чей сын находится под покровительством инквизитора? Если и знали, или догадывались, то никогда об этом никому не скажут, одно нечаянно пророненное слово может привести любую из них на костер. Когда сын подрастет и не будет более нуждаться в женском внимании, его отдадут в мужской монастырь, и тайна навсегда останется тайной.

Наконец явился Гийом, он был спокоен, уверен в себе, и держал себя даже несколько развязано, тамплиеры, накопив немалое состояние ростовщичеством, вообразили, что именно они правят миром, ведь сам король числился у Гийома в должниках. Но инквизитор знал, что миром правят не короли, о той тайной власти, присутствие которой он всегда ощущал, он не знал практически ничего, он получал лишь неясные знаки, знамения, идеи, но в чьих головах эти идеи рождались, ему, облеченному немалой властью, было неведомо.