Да, это была дорога, вернее, тропа, а в полях по обе ее стороны работали люди.
– Что они делают? – спросила я у Теривага.
Он глянул вниз.
– Помнишь, ты говорила о злаках? Это опытные поля, здесь …, – он опять произнес то же сложное имя, – выращивает несколько наиболее перспективных для нас видов растений.
– Как его зовут?
Териваг сказал имя еще раз, поправил меня, когда я попыталась повторить.
– Сейчас он в Африке, гостит у наших братьев, что добывают там золото. Поля и сады остались без присмотра, поэтому мне нужно убедиться, что лулу работают, а не разбежались охотиться по лесам.
Если записать это имя русскими буквами, то за пропуском половины звуков, для которых букв не существует, оно будет выглядеть вот так: Бероэс. Кажется, был такой исторический персонаж, не то ассирийский жрец, не то вавилонский врач6.
Мы приземлились на краю поля, где низкий кудрявый кустарник отделял посевы от сада с ровными рядами деревьев. Когда Териваг вышел из катера, работавшие в поле люди упали на колени, уткнули лица в землю – маленькие сухопарые смуглые мужчины и женщины с неровно остриженными черными волосами. На индусов они нисколько не похожи. Вообще ни на кого не похожи, какой-то совсем отдельный народ. Правильно, откуда взяться индусам в Индии сорокового тысячелетия до настоящего?
Я подергала Теривага за подол хламиды:
– Скажи, люди в разных уголках планеты отличаются друг от друга?
– Как они должны отличаться?
– Ну там, я не знаю… речью, одеждой, узорами на посуде. Ведь если небольшое число людей живет отдельно от других, у них появляются свои обычаи, отличные от остальных.
– Отличаются, но не настолько, чтобы я не понимал, о чем они говорят. Для этого их слишком мало. Их психологией занимаются в Морском доме, а я изучаю физиологию. Ксенья, сиди тихо, жди меня. Тебя не должны здесь видеть.
Он пошел в поле. Едва я успела вдохнуть незнакомо пахнущий воздух, как купол бесшумно вернулся на место, заперев меня в машине. Я прижалась к нему носом. Окружив нанья, мужчины удалялись вместе с ним. Дождавшись, пока господин отойдет подальше, женщины поднялись с колен и вновь склонились над рядами трав, мерно поднимая и опуская инструменты, похожие на огородные тяпки. Окучивают они их, что ли? Или полют?
Я недовольно поерзала на сиденье, встала на него коленями, постучала по куполу. Это жестоко, в конце концов! Мог бы и не запирать, ясно же, что я никуда не убегу!
Что, если попробовать поднять купол мысленным приказанием, как это делает Териваг?
– Откройся! – беззвучно велела я. – Открывайся! Поднимись! Убрать!
Перепробовав пару десятков синонимов и интонаций, я сдалась и сердито стукнула кулаком по прозрачному материалу, не похожему ни на стекло, ни на пластик. Чтобы успокоиться, принялась разглядывать сад, отгороженный от полей живой изгородью. Аккуратно подстриженный густой кустарник был весь покрыт розовыми цветами. Мне так хотелось их понюхать! За изгородью росли невысокие деревья со светлой корой и округлой кроной. В листве виднелись крохотные желто-зеленые плоды.
Вдруг я заметила, что из кустарника выглядывают пухлые темно-коричневые личики детишек лулу. Они не сводили с меня глаз, но вылезти из своего убежища боялись. Да и я боюсь их не меньше! Нельзя исключать, что они – мои прямые предки. Эта мысль не вызывает энтузиазма. Я чувствую себя ближе к нанья, чем к этим диковатым, грязным человечкам.
Я немного сползла по сиденью, улеглась поудобней и приготовилась к длительному ожиданию. Из упрямства послала еще один сигнал, представив на краткое мгновенье, как купол надо мной сдвигается назад. И не сразу поняла, что ветер шевелит мне волосы.
Получилось! У меня получилось! Убедившись, что это сделал не Териваг – его огромная фигура едва виднелась в поле, – я продолжила экспериментировать. В подробностях представила, как купол закрывается. Ноль реакции. Сказала: «Закрыться!» Ноль реакции. Только с десятого, наверное, раза я добилась успеха. Оказывается, не надо ничего произносить, как не надо подробно объяснять машине, что ей делать. Нужно всего лишь послать короткий, секундный сигнал-образ.
После того, как спустя еще десять минут мне удалось снова поднять купол и заставить катер выпустить ступени, я решила, что заслужила прогулку. Отходить от катера не буду, просто постою рядом с ним, подышу воздухом.
Как же хорошо! Я с наслаждением прошлась босиком по прохладной траве, сорвала и понюхала крохотный цветочек. Все вокруг было незнакомым, но родным: легкий ветерок, сладкий аромат цветка, птичий щебет. Прищурившись, я проследила за крупной птицей, что парила в вышине, неподвижно расправив крылья. Небо было ярко-голубым, земля – теплой. Это моя земля. Я могу дышать ее воздухом, пить ее воду. Все остальное неважно…
Тем временем дети лулу осмелели, выбрались из кустов и обступили меня. У них необычный разрез глаз и ступни плоские как утиные лапы, но в остальном они ничем не отличаются от детишек диких африканских или каких-нибудь полинезийских племен. И мальчики, и девочки голые, очень смуглые, с пыльными спутанными волосами. У самого мелкого сопля свисает чуть не до пупка. Старшему лет двенадцать (хотя кто их знает, как быстро они взрослеют?), в силу возраста он самый смелый. Настолько храбрый, что протянул руку и дернул меня за подол. Я скорчила зверскую рожу и зарычала. Знаю я их, хулиганов: дай палец – откусят руку! Вся орава завизжала и кинулась врассыпную; мелкий принялся с ревом петлять по полю, и уже две сопли путались у него в коленках. Я расхохоталась. Грешно смеяться над детишками, но уж очень они забавные.
Рискнула отойти от катера, чтобы, перегнувшись через изгородь, дотянуться до ближайшего дерева. На тенистой тропе сада было почти прохладно, глянцевитая темно-зеленая листва так свежо пахла! Я сорвала бледно-желтый плод, потерла морщинистую кожицу. Это что-то вроде лайма или лимона, только размером с мячик для пинг-понга и такое же твердое. Есть его не хотелось. Что ж, все понятно. Культурных растений еще практически не существует, а этот сад – своего рода опытная делянка нанья. Они превращают растения, дающие кислые мелкие плоды, в более полезные. Выводят новые сорта. В двадцать первом веке это занимает несколько лет, но там-то работают не с дикой растительностью, а с фруктами и овощами, которые до того культивировались тысячелетиями, а здесь эта работа, похоже, только начата.
Между деревьями в саду кто-то двигался. Я всмотрелась в игру листьев. На тропе появился нанья. Наверное, это и есть Бероэс? Первым моим побуждением было вернуться к катеру – вспомнились слова великого Анту про то, что меня никто больше не должен видеть, – но любопытство оказалось сильнее. Замерев с лимоном в поднятой руке, я во все глаза рассматривала незнакомца. Впервые я увидела мужчину-нанья не в шелковом платье или юбке, а в коротких штанах из плотной коричневой ткани. Бероэс красив той же чеканной красотой, что и все нанья: белая кожа, голубоватые веки, губы, ладони и ногти, светлые волосы, идеально правильные черты лица, гармонично развитое тело. Уши у него маленькие, как у всех молодых нанья, – у Теи, Теривага и его напарника Парьеге. Вот у Бьоле уши так уши! Сразу видно, что всю жизнь росли! А у великого Анту еще больше, но когда смотришь в его мудрое лицо, огромных ушей совсем не замечаешь.
И все же этот нанья отличается от обитателей Высокого дома. Дело не в более низком росте и не в движениях, которые у него резки и порывисты, а скорее в выражении лица. Это лицо с короткими бровями и широким носом очень капризно, меняет выражения каждую секунду. Подвижные губы то улыбаются, то кривятся, ноздри нервно дергаются.
Он тоже заметил меня издалека. Свернул с тропы, прошел между деревьями и, одним прыжком преодолев разделявший нас кустарник, резко заговорил со мной на языке лулу, которого я почти не знала. Голос высокий и ломкий, как у подростка, не сравнить с голосами Теривага или Бьоле.
– Здравствуй, – сказала я. – Ты Бероэс? Териваг говорил, ты на юге. Он там, в поле, – я махнула рукой.
