Войдя во двор деда, первым делом шел к широким дверям стодолы и соломой начисто вытирал, приставшую к ногам, грязь. Дед в такие дни устраивался на низенькой табуреточке на пригреве, перед погребом рядом ореховым деревом. Он всегда что-то неспешно мастерил.
Мое появление было для него вполне естественным. Что касается бабы Явдохи, то увидев меня, она сразу угощала меня ровно отрезанным куском хлеба, жидко присыпанным сахаром, либо из небольшой мутной четырехугольной бутылки с румынскими буквами орошала хлеб подсолнечным маслом, посыпала солью и тут же безжалостно гнала назад, домой.
Не зря. Выбравшись на улицу, бывало, сразу замечал повозку, двигающуюся со стороны фермы, на которой, среди нескольких колхозников, возвращающихся с работы, сидел и мой отец. Пятки мои безостановочно сверкали с высокой частотой до двора тетки Марии. Там я обувался. Тетки я не боялся. Зная крутой нрав отца, никто из родственников меня не выдавал.
Последние дни третьей четверти в школе проходили с какой-то одурью безделия. Учиться не хотелось. С каждым днем солнечные квадратики окон на полу укорачивались. По шляпкам гвоздей, сучкам, щелям я отмечал их продвижение по полу в сторону окна.
На переменах мы выходили на южную сторону двора и устраивались вдоль школьной стены напротив солнца. Мы подставляли ему лица, грудь. Сквозь одежду в нас проникало расслабляющее тепло, распространяющееся по телу приятной негой. Звонок на урок с трудом возвращал нас к унылой действительности.
Последний день третьей четверти знаменовался уборкой школьного двора. За исключением редкой непогоды. Перед уходом домой мы кучковались возле деревянного туалета, либо за угольным сараем школы и тайком демонстрировали друг другу заготовленные самопалы, которые предстояло испытывать, пристреливать и совершенствовать во время весенних каникул.
До сих пор для меня неразрешима загадка тех лет. По каким психологическим законам самопальная эпидемия поражала наши души каждой весной в конце марта и шла на спад к середине апреля?
Одними самопалами наши увлечения не ограничивались. Забравшись в самую гущу зарослей вишняка на сельском кладбище, вырезали ровные палки и, надрезав кольца на их концах, натягивали луки. Стрелы готовили из сухих прямых прутиков, навязывая на один конец куриные перья стабилиза-тора, а на другой крепили шарик из смолы, а то и просто из твердеющей грязи.
Наиболее распространенным оружием у ребятни всегда были рогатки. Испорченные, разорванные резиновые камеры от футбольных и волейбольных мячей никогда не выбрасывали. Из них вырезали длинные полосы резины, которые пропускались через прорези овальных пластинок сыромятой кожи, как ремешок на часах. Концы полосок надежно крепили в пропилы рогатки и оружие готово. Позже рогатки стали мастерить из толстой твердой проволоки, сгибая ее в виде буквы Y. Стреляли, в основном, подобранным по форме и размерам , гравием.
Самыми коварными рогатками были куски тонких резинок с кольцами на концах, которые одевались на два пальца. Их было трудно обнаружить. В качестве снарядов использовались изогнутые крючки из аллюминиевой проволоки. Это были довольно опасные игрушки. Попадание снаряда ощущалось весьма болезненно.
Были случаи, когда сильно согнутый крючок не летел в цель, а обратным движением резинки попадал стреляющему в лицо или шею. По счастливой случайности, за время моего детства и юности я не помню травм рогатками с трагическими последствиями.
Во время весенних каникул в школьной мастерской мы заканчивали собирать кроличьи клетки. Сбивали родилки и с помощью четырех крупных шурупов навешивали на боковую стенку клетки с круглым отверстием для крольчихи. Бессменным бригадиром кролиководов на протяжении несколь- ких лет был Саша Гормах, на два года младше меня. Саша отличался необычайным трудолюбием и удивительным для своего возраста чувством ответственности.
Новая, большая двухэтажная школа уже строилась. За ней, в дни весенних каникул, на участке треугольной формы именно нашему поколению и мне лично посчастливилось принимать участие в разбивке и посадке школьного фруктового сада.
Посадку домашнего сада отец, по его рассказам, завершил к пятьдесят первому году. Посадка сада не отпечаталась, к сожалению, в моей памяти ни одним эпизодом. Я отчетливо помню наш сад, когда деревья уже были большими и на них уже можно было залезать.
Отец рассказывал, что он формировал сад в течение нескольких лет, высаживая саженцы, привезенные из Могилев-Подольска и из Цаульского фруктового питомника. В памяти остались не только сорта плодовых деревьев, но и их расположение.
На зависть мальчишкам отец посадил две яблони, которые тогда назывались папировками (белый налив). Они созревали постепенно, больше к середине июля. Но уже с конца июня мы каждый день находили на земле упавшие, слегка пожелтевшие, червивые плоды. После длительного вынужденного воздержания от фруктов, они казались нам удивительно ароматными и вкусными.
Были две яблони, приносившие подчас гигантские плоды, называвшиеся саблуками. Это были краснобокие яблоки с крупными полосами, приплюснутые с полюсов. Они созревали к середине сентября. Посылая бабушке Софии, бывшей в депортации, посылку, отец заворачивал эти яблоки в несколько слоев газетной бумаги. Самое крупное яблоко весило более полукилограмма.
Одно из этих деревьев я чуть не загубил. Кора на этих яблонях была гладкая, серо-зеленого цвета с матовым отливом. Уже в восьмилетнем возрасте мне зачем-то очень понадобилась узкая полоска этой "кожи", которую я и вырезал острым ножом. Яблоню спас сучок, оказавшийся по ходу полосы. Полоса коры оборвалась с обеих сторон в полутора-двух сантиметрах от сучка.
Единодушная обструкция была полной и довольно длительной как со стороны родителей и брата, так и со стороны родственников и соседей. Все они потом длительное время боялись проявления с моей стороны подобных "творческих" порывов. Дерево выжило, но и много лет спустя кольцевидный грубый шрам на дереве вызывал у меня чувство вины и стыда.
Кроме этого в нашем саду росли две рано созревающие груши, целый ряд сливовых деревьев различных сортов, из которых запомнилась "венгерка". Она отличалась обильной сладкой и ароматной мякотью с терпким привкусом.
Но все годы вне конкурса была яблоня "антоновка", дающая небольшие насыщенно желтого цвета ребристые яблоки. Аромат их был непередаваем. Убранную поздней осенью антоновку расстилали в большой нежилой комнате в один ряд. Чудный запах яблок держался в комнате до весны. Но зимой я предпочитал эти яблоки мочеными.
Со стороны заборов от соседей росли кусты красной и белой смородины. На меже с Гусаковыми рос ряд высоких кустов ярко красной розы, лепестки которой перетирали с сахаром. Получалось очень вкусное, ароматное "варенье." В верхней части сада на меже длинным рядом росли кусты желтой акации. После того, как она отцветала, из обкусанных стручков ее, освобожденных от семян получались великолепные пищики.
Но мне всего этого было мало. Ранние груши я вообще не любил. Они были настолько рассыпчатыми, что застревали в пищеводе завалом, вызывая неприятные ощущения. Другое дело дедовы груши. Они были небольшого размера, желтые-желтые, очень сочные. Сладость их сочеталась с очень приятной на вкус кислинкой.
Кроме того, отец незаслуженно пренебрегал крыжовником, дающим мелкие ржавые ягоды. Даже у деда крыжовник не успевал вызревать. Зеленый, он был очень кислым, но мы его могли с хрустом есть до появления оскомины. А еще у деда была настоящая земляника, разросшаяся по косогору перед виноградником. Когда она начинала поспевать, мы могли ее поглощать часами, стоя над ней на коленях.
Каждой весной до третьего класса я выпрашивал у деда кустики крыжовника для посадки их у себя дома. Дед аккуратно выкапывал и обернув тряпочкой колючие прутики, вручал их мне, проводя попутно подробный инструктаж по посадке, чтобы они лучше принялись. Я точно следовал инструкции деда, но не проходило и двух дней, как меня начинал точить червь "исследователя". Мне хотелось засечь момент, когда крыжовник принимается.
