О Тырново, бывшем районном центре, я не писал. Весь одноэтажный, когда-то нарядный, торжественный районный центр превратился в захолустье. А во времена моего детства я ездил со всей школой на районные школьные спартакиады, фестивали детского художественного творчества.

Аэропорт, пекарня, в которой выпекали самый вкусный в районе хлеб, хлебоприемное предприятие, огромная нефтебаза, быткомбинат, выпускавший продукцию от мебели и заборной сетки до закаточных крышек и металлических ворот, вино-коньячный завод, межрайонная база сельхозтехники, плодоовощное предприятие, знаменитая мельница, на которую ездили молоть муку из нескольких районов.

Районная больница на сто пятьдесят коек. Старожилы до сих пор вспоминают талантливого хирурга Марка Овсеевича Граца. Безотказный, в одном исподнем, с накинутым поверх плащом, на босу ногу обувал резиновые сапоги и через огороды бежал по вязкой грязи в отделение, когда речь шла о минутах, так важных для спасения жизни безвестного крестьянина из забытого богом глухого села.

Чайная, где можно было по баснословно низкой цене пообедать, колбасный цех, профессиональное училище, выпускавшее специалистов по шести специальностям, свинофабрика на шесть тысяч голов.

Работала коллективная любительская радиостанция, команду которой возглавлял мой учитель радиотехники Всеволод Семенович Завацкий. Спортсмены-радиолюбители небольшого коллектива постоянно брали призы на республиканских и всесоюзных соревнованиях по радиоспорту. Это не полный перечень того, что кануло в лету. Кому все это мешало? Сейчас в селе необузданный разгул алкоголизма и наркомании.

В уютный, когда-то почти родной, Могилев-Подольский не езжу уже более двадцати лет. Не хочу. На пути к, до боли знакомым, нешироким улочкам, пологим Горбам, Карпивскому Яру, ко всему бывшему когда-то моим, старому патриархальному городу на берегу Днестра встал железобетонный заслон - таможня. Но ещё более непроницаемый барьер за эти годы вырос в моей душе.

В 1974 году в половине пятого утра я вылетел из Кишинева рейсом Кишинев - Жданов (Сейчас многострадальный, ждущий апокалипсиса Мариуполь). Летел с целью договориться о месте в специализированном детском санатории для Олега, который страдал бронхиальной астмой. Не буду описывать индустриальный и в то же время живописный город на берегу Азовского моря, так как был там в течение двух часов.

Вернувшись в аэропорт, через сорок минут я был в центре, постоянно накрытого смогом, Запорожья. В научной части медицинского института, где был объявлен конкурс в аспирантуру, мне без обиняков объяснили, что мое поступление нереально. Посоветовали попытать счастья в Минске.

Профессора Виктора Яковлевича Гапановича я знал по совместной работе, связанной с проблемами биоимплантологии под руководством профессора Н.Н. Кузнецова. После обеда я уже был в Минске. Позвонил. Виктор Яковлевич любезно принял меня дома. К моему сожалению, он только месяц назад прошел по конкурсу на должность заведующего отделом Минского института врачебно-трудовой экспертизы. Отпустив только после того, как я у него отобедал, Виктор Яковлевич вызвал такси.

Последним рейсом Минск - Киев в десять часов вечера я прилетел в Борисполь. Переночевал там же, в гостинице аэропорта. На следующий день, погуляв по Крещатику, побывав с экскурсией в Киево-Печерской лавре, поездом Москва-Кишинев я вернулся домой.

Я ездил и летал по моей стране. От Бреста до Владивостока. Всюду я чувствовал себя своим. Попробуй я сейчас за одни сутки четыре раза пересечь границы нескольких государств. Кому все это мешало?

...старая пластинка

С хрипотцой утесовской лукавой,

Мне некстати вдруг напоминает:

У меня есть сердце, а у сердца -

Песня, а у этой песни тайна.

Тайна же достойна умолчанья,

Да и патефон был неисправен.

А. Городецкий

Патефон

Патефон в нашем доме я помню с тех пор, как помню себя. По рассказам родителей, отец купил патефон в Могилев-Подольске. Сразу же привез целую стопку грампластинок в бумажных конвертах с круглыми отверстиями в центре.

Когда родителей не было рядом, я с замиранием сердца поднимал крышку красно-коричневого патефона. Открывалась совершенно фантастическая картина. Пурпурный бархат покрывал внутреннюю часть крышки. В верхней части крышки была блестящая наклейка, на которой было написано: Город Молотов. Патефонный завод.

На самом патефоне крутилось колесо с наклеенным красным сукном. Потом я узнал, что это колесо называется диском. В центре колеса торчала блестящая пупырышка. Она должна была попасть в дырочку на пластинке. В углу возле красного колеса была стрелка, которая двигалась. Когда ее тянули, колесо начинало крутиться. Внизу крышки в специальных дырочках защелкивалась корба (так в селе называлась ручка, которой надо было заводить патефон).

К патефону меня долго не подпускали. Корбу крутили отец и брат. Я внимательно наблюдал, запоминая последовательность действий, после которых патефон начинал играть. Я уже знал все наизусть и часто подсказывал отцу или брату, если они вдруг начинали, как мне казалось, долго думать.

Наконец я решился. Открыв крышку, я вытащил из блестящей ямы за диском ажурную сверкающую головку, венчающую извитую, как змея, тоже блестящую трубу. Выдавив черную шуфлядку на углу патефона, взял оттуда иголку. Открутив винтик, вставил в маленькую дырочку на головке иглу, после чего закрутил винтик до отказа. Ногтем указательного пальца постучал по игле, как это делал брат. Из блестящей ямы донеслись хриплые щелчки.

Я долго не мог понять, что же в яме хрипит и поет. Засунув руку, я с удивлением обнаружил, что яма постепенно сужается и загибается. Достигнув глубины настолько, насколько позволяла моя детская рука, дна я не обнаружил. Моя кисть упиралась в сужение. Вынимая руку, я нащупал и извлек две патефонных иглы.

Освободив корбу, я вставил ее в дырочку сбоку патефона. Крутилась корба только в одну сторону. Вначале крутить было легко. Потом труднее, а вскоре моя рука, с трудом прокрутив последний оборот, уперлась. Затем я положил на диск пластинку. Совместить дырочку на пластинке с пупырышкой на кругу было не так просто, как казалось. Наконец пластинка встала на место. Потянул рычажок. Пластинка завертелась.

Повернув за головку изогнутую трубу, я подвел иглу на край пластинки. Опустил осторожно, как это делал отец. Послышалось шипение, а за ним музыка.

Потом женские голоса запели:

На закате ходит парень

Возле дома моего...

В тот день я прослушал все пластинки, лежащие на столе стопкой в большой нежилой комнате, называемой в селе великой хатой (по молдавски - каса маре). Там, если мне не изменяет память, звучал гимн Советского Союза, тоскливая музыка с совершенно непонятным и странным названием "Блюз", "Это русское раздолье", "Провожали гармониста в институт" и много других песен и просто мелодий. Много раз подряд крутил и слушал пластинку "Неаполитанские ночи". Музыка, звучавшая на этой пластинке, вызывала в моей груди какое-то щемящее и приятное томление, с которым не хотелось расставаться.

Потом на глаза попалась пластинка, на которой было написано не по-русски. Пластинка мне не понравилась. Музыка была скучная, язык был совершенно незнакомым, а поющий голос был охрипшим. Таким охрипшим становился голос дяди Симона, старшего брата отца, когда он на свадьбах без конца распевал разные песни да еще и пританцовывал при этом.

Так получилось, что пластинку с песнями, где была надпись не по-русски, я больше не слушал ни разу. Как оказалось впоследствии, этим я спас редкую грампластинку. А я, как только родители уходили в поле, продолжал крутить и слушать пластинки. Но музыка звучала все тише, слова становились невнятными, появился шум и громкий треск.