Пришло время, когда я перестал исполнять заветы моего деда Михаська: не вступать в контакт, не смотреть в глаза, не слушать, что говорят, быстро покидать место действия. Не скрывая своего интереса к "профессиональным" приемам и манипуляциям гадалок и колдуний, я сам вызывал их интерес. Поймав мой взгляд, одна из кудесниц устремлялась ко мне:

- Красивый, добрая душа у тебя. Не все видят. Ясное будущее. Дай руку. Сейчас неудача, но ждёт тебя радость и встреча. Большие деньги. Но тебя подстерегает опасность от бубновой дамы и крестового короля. Погадаю. Всё расскажу, порча на тебе. Дай руку, всё расскажу. Чело твоё обо всём говорит...

А я слушаю и про себя отмечаю: Привлечение внимания сносное. Установление контакта неубедительное, я делаю это лучше. А вот фиксация внимания - молодец! Ловит секунды. Очарование - топорно, так себе, индукция транса - штамп, поднахваталась у опытных старух...

Хватит! Дальше неинтересно. Ничего нового. Не мигая, долго смотрю в самый центр переносицы провидицы и с её же интонациями говорю:

- Красивая! Погадаю тебе верно. Всё расскажу как есть. И про казённый дом. Ждут тебя там...

Всё! Дальше говорить некому. Отведёт кудесница глаза, как школьница-скромница, тряхнёт головой, словно вытряхивая из своих ушей мои слова, взметнув ворохом юбок, резко повернётся и ретируется волшебница быстрым семенящим шагом... Словно послушная внучка, выполняя наказ моего мудрого деда Михася.

А со временем словно работает пресловутая цыганская почта с телетайпом или факсом, передающая во все концы мой портрет и комментарии к нему. Где бы я ни был, куда бы не ездил, едва скользнув ко мне, взор черноглазой колдуньи стремительно скачет по лицам дальше... В поисках более достойного слушателя...

В пятьдесят третьем мы дважды смотрели недавно вышедший на экраны фильм "Максимка". Это было незадолго до того, как я пошёл в первый класс. Сначала был детский дневной сеанс. А вечером, взбираясь друг на друга, через узкое окно мы проникали на сцену нашего сельского клуба. То затаив дыхание, то возбуждённо ёрзая по сцене, мы увлеченно смотрели с обратной стороны простыни захватывающий фильм, попутно вытирая собственными штанами, густо протёртый керосином, пол сцены до зеркального блеска.

Те, кто были чуть постарше, смотрели "Максимку" три, а то и четыре раза. Просмотрев фильм в Елизаветовке, на второй день со старшими братьями и в одиночку бегали через поле в Боросяны, где в старом, приспособленном под клуб, здании, в который раз переживали судьбу, спасённого моряками негритёнка.

Большинство из нас было потрясено чернотой кожи спасённого мальчика. Самыми черными для нас на тот момент были, кочевавшие через наше село, цыгане. А тут совсем чёрный! Мы таких ещё не видели. Не верили, что возможна такая чёрная кожа. Как будто долго начищали чёрной сапожной ваксой!

Мы даже не подозревали, как мы были близки к истине. Роль Максимки играл белокожий архангельский мальчик, сын русской белой женщины и чернокожего русского моряка, передавшего по наследству сыну только крупные черты лица. А на время киносъёмок его просто намазывали черным гримом. Но это мы узнали гораздо позже.

Первого сентября во втором классе я вернулся домой потрясенным. В пятом классе, где учились мои двоюродные братья Борис и Тавик, появился самый настоящий, живой "Максимка". Кожа его была тёмной, шоколадного цвета, блестящая как мамины хромовые сапоги. Черные волосы и белые-белые зубы. И руки его были черными сверху. А ладони были белыми.

Звали нашего новоявленного "Максимку" - Мирча Гайда. Жил он в Боросянах. Каждый день он пересекал поле, добираясь пешком до нашего села. Школа в Боросянах была начальной, всего четыре класса. Как притянутый магнитом, мой взгляд прилипал и не мог оторваться от Мирчиного лица. Чёрные волосы его были жесткими, как проволока. Полные губы, напряженные широкие ноздри.

Мирча Гайда оказался внуком легендарной Гарапки (Арабки), Анны, наследницы панов Соломок. Её я видел раньше, бегая за отремонтированной обувью к Чижику. Никогда не думал, что она черная, да ещё и бабушка Мирчи. Просто я думал, что она очень старая женщина и все время сидит на завалинке напротив солнца. Загорелые старики - они все такого цвета.

Но по настоящему меня потрясло другое: Мирча разговаривал на боросянском языке! Уже дома, когда я спросил маму, почему Мирча говорит на боросянском, а учится на русском языке, мама долго и тихо смеялась. Плечи её мелко подрагивали. Со спины казалось, будто моя мама плакала. Затем мама спросила меня:

- А на каком языке боросянский мальчик должен разговаривать?

Да я и сам не знал, только как-то чудно и необычно смотрелся чёрный Мирча среди белых одноклассников, да еще и говорящий по-боросянски...

Через два года, в августе пятьдесят шестого, когда умерла Гарапка, а мне исполнилось десять лет, мама коротко поведала мне о непростой судьбе старой Гарапки. Только тогда моя мама деликатно сказала мне, что новорожденная Гарапка была оставлена на воспитание бездетному пану Соломке. Девочка, по словам мамы, появилась в имении случайно. Якобы она была оставлена на пороге имения умирающей матерью, бродившей по миру в поисках работы. Моя мудрая мама сочла нужным отложить вопрос о внутри- и внесемейных коллизиях в семействе Соломок на потом.

С начальных классов вечерами я подолгу листал Алёшины старые учебники. Открыв однажды учебник географии, я был удивлен. На меня смотрели три совсем молодых человека. Один был совсем светлым, как все мы. Второй был черным, кучерявым и с толстыми губами. А третий был совершенно жёлтым, как наш сосед, который осенью болел желтухой. Только глаза на портрете были узкими.

Под портретами была надпись: Представители европеидной, негроидной и монголоидной рас. Уже в старших классах я узнал, что существуют ещё и американоидная красная раса (индейцы) и австралоиды. Самой предпочитаемой по моему тогдашнему детскому разумению была раса, к которой принадлежал я. Это были европеиды.

Симпатичнее всех остальных мне всегда казались монголоиды. В годы моего детства мы не могли насытиться просмотром китайских военных фильмов, где всегда побеждало добро. После просмотра фильма "Смелая разведка" мы использовали груды известняка вокруг строящейся школы в качестве скал и устраивали настоящие сражения с обязательной победой красных. Начало пятидесятых было эпохой нашего очарования Китаем. Бывало, мы без конца распевали припев:

Москва - Пекин,

Москва - Пекин.

Идут, идут вперёд народы.

За светлый путь, за крепкий мир,

Под знаменем свободы.

С такими песнями не могло возникнуть тогда даже тени отчуждения к китайскому народу в наших детских сердцах. Пожалуй, до сих пор... По крайней мере во мне. Несмотря на события на острове Даманском весной шестьдесят девятого.

А что касается остальных?... Первого негра, как говорят, вживую, я увидел в Кишинёве летом шестидесятого. Мне ещё не исполнилось и четырнадцати. Я был участником слёта юнкоров (юных корреспондентов) республиканской пионерской газеты "Юный ленинец". Нас строем вели к кинотеатру "Патрия", где было торжественное открытие слёта. Рядом со мной шла пионервожатая нашей школы Антонина Яковлевна Кривогуз, сама вчерашняя выпускница средней школы. Тронув меня за плечо, она тихо сказала:

- Впереди стоит негр. Старайся меньше смотреть и не крути головой.

Лучше бы Антонина Яковлевна мне этого не говорила! Мои глаза в течении нескольких секунд засекли цель и вели её, уже не выпуская из прицела. Мышцы, поворачивающие мою голову и сдерживающие этот поворот, больно разрывали мою шею. Когда мы проходили мимо, скошенные вправо мои глаза готовы были вывихнуться из орбит. Как оказалось, я был не одинок. Вереница сельских детей и подростков, возможно, как и я, впервые увидевших другой цвет кожи, свой вектор внимания направила в единственную точку - на юношу негра. В ослепительно белом костюме он стоял рядом с белой девушкой с совершенно жёлтыми волосами, гладко зачёсанными назад и стянутыми в длинный хвост.