В довершение всех бед прибор раскрылся, и батарейка жалко упала к ногам Хани. Та лишь горько усмехнулась.

«Все-таки я его добила».

Она посмотрела на дверь.

«Ну здравствуй, сосед. Приятно было познакомиться».

Одно стало ясно: он не из породы мужчин вроде Саймона. Никакой мягкости и кротости. Таше бы он понравился – пока оставался бы при деньгах. Хани вспомнила вчерашний разговор за бокалом вина. Про критерии. И постучала в дверь.

– Гм, а ты случайно на пианино не играешь? – крикнула она, представляя, как повеселятся подруги, когда обо всем узнают.

Его «да пошла ты» было слышно даже через створку.

***

Хал медленно пробирался по своей квартире. Десять шагов до кухонной стойки, где с прошлой ночи осталась наполовину пустая бутылка виски. Холод стакана во вспотевшей руке немного успокоил расшатавшиеся нервы. Вой сигнализации мгновенно привел Хала в ярость берсерка.

Глупая пустоголовая женщина. «Может, дотянешься?» Вопрос все еще изводил Хала. Он поднес бутылку к губам, и огонь виски смягчил острые углы злости.

Когда соседка приблизилась, от нее пахнуло клубничным шампунем и горелым беконом. Судя по неизменно присутствующей в голосе веселой нотке, дамочка не воспринимала жизнь всерьез.

А следовало бы.

Хал добрел до спальни и продолжил идти, пока не наткнулся на край матраса. Мятые простыни царапали кожу. Он растянулся на кровати с бутылкой в одной руке, крепко сжав другую в кулак. Хал ненавидел этот дом, а теперь он ненавидел еще и девушку-клубничку.

Глава 3

В понедельник утром Хани, выкинув последние пакеты с мусором, принялась без всякого энтузиазма рыться в поношенных блузах из полиэстера и юбках на резинке. Когда она только начала работать в благотворительном магазине, это было ее любимой обязанностью – перебирать безобидные с виду черные пакеты в поисках винтажных сокровищ или в надежде, что какая-нибудь модница решит очистить гардероб от летней коллекции «Прада», чтобы было куда засунуть зимнюю.

Недолго музыка играла. Вскоре Хани поняла, что средний возраст дарителей колеблется в пределах восьмидесяти лет, либо же вещи жертвуют семьи, которым надо избавиться от одежды покойных родственников. Предметы из дешевых сетевых магазинов. Побитые молью платья и костюмы, связанные с которыми ностальгические чувства умерли вместе с владельцем. Старые украшения со сломанными замками. Наколотые чашки, давно лишившиеся блюдечек. Затвердевшие сумочки из искусственной кожи с медными застежками и старыми лотерейными билетами на дне. Или с пожелтевшими письмами, которые родственники решили не хранить. Хани не могла заставить себя выкинуть эти частицы некогда дорогих людям воспоминаний и складывала их в ящик старого служившего ей столом бюро в задней комнате магазина.

– Хочешь чаю? – высунулась из кухни Люсиль в коричневых компрессионных колготках и ярко-желтом сарафане, перехваченном по талии поясом со стразами.

Люсиль и ее сестра Мими были душой магазина, волонтерами на полную ставку и ничего не просили взамен кроме хорошей компании и пары ярких бус. Обе обожали цвета и блестки, точно сороки – или, скорее уж, канарейки. Порхали от посетителя к посетителю, чирикали, опускали ресницы на густо накрашенные щеки – все на благо продаж. Хани обожала обеих сестер; словно добрые тетушки, которых она выбрала сама, а не получила по прихоти судьбы.

– Спасибо. – Хани взяла у нее изящную чашку и блюдце. – Мими еще не пришла?

Люсиль вытащила из кучи платье с пайетками и встряхнула его, держа на вытянутой руке:

– Она ночью ходила поразвлечься.

Поджав идеально накрашенные губы, Люсиль прищурилась, рассматривая ярлык.

– Ого! – присвистнула Хани. – Неужто опять с Билли Боббисоксом?

Люсиль фыркнула. Ей выбор сестры совершенно не нравился. Да в общем-то никто не понимал, что Мими нашла в Бобби с его дурацкой челкой и фиолетовыми брюками-дудочками, неприлично тесными для мужчины, разменявшего девятый десяток.

Хани опустила голову, пряча улыбку. Люсиль и Мими жутко боялись расстаться друг с другом, причем совершено напрасно. Мужчины приходили в их жизни и уходили, а семейные узы никак не страдали из-за романтических увлечений. Эту связь Хани, выросшая вместе со старшей сестрой Блюбелл и столь же креативно названной младшей Тайгерлили, отлично понимала. Их мама Джейн, несостоявшаяся актриса, всю жизнь страдавшая от клички «простушка Джейн Джонс», позаботилась о том, чтобы дочери уж точно не мучились из-за незапоминающихся имен.

Рассортировав оставшуюся одежду на кучи в стирку и в глажку соответственно, Хани взрезала клейкую ленту, обернутую вокруг картонной коробки. В нос ударил кислый запах давно заброшенных вещей. Только она сунула руку внутрь, чтобы убрать верхний слой пожелтевших газет, как вдруг зазвонил стационарный телефон.

– Наверное, это Мими, хочет сообщить, что не сможет выйти, – проворчала Люсиль, неодобрительно выгнув брови.

Хани ухмыльнулась, представив, как сама бы в возрасте восьмидесяти трех лет отпрашивалась с работы из-за бурно проведенной ночи.

– Искренне на это надеюсь.

Увы, ее ждало глубокое разочарование. Во-первых, звонила вовсе не Мими, а во-вторых, это оказался Кристофер, управляющий магазином и прилегающим к нему домом престарелых. Человек с большим влиянием и нулевой харизмой, которую он маскировал граничащей с грубостью назойливостью.

– Планерка ровно в пять. Не опаздывай, иначе начну без тебя.

– Но мы ведь работаем до пяти.

– Так закройся раньше. Вы же не «Теско». И не притаскивай этих старух. Только оплачиваемый персонал. Ясно?

– Яснее некуда, Кристофер. Яснее некуда. – Услышав щелчок, сообщающий о том, что собеседник бросил трубку, Хани вздохнула и пробормотала в пустоту: – Ага. И тебе всего хорошего.