Политзэки старались быстрее ввести меня в курс всех концлагерных дел и, в свою очередь, узнать от меня последние новости с "воли".
Работали 6 дней в неделю, шили рукавицы. Нормы для пожилых людей были трудно выполнимы и каждый год повышались на 10%. Питание как и во всех концлагерях скудное и однообразное (сечка, овес), постоянно осушалась острая нехватка животных белков, жиров и витаминов. Но больше всего страдали от отсуствия информации. Наша попытка собрать самодельный радиоприемник окончилась неудачей из-за отсуствия деталей. Кроме того, постоянные внезапные обыски, иногда по несколько раз в день, делали эту затею очень опасной.
Нам приходилось довольствоваться официальным политчасом полуграмотных начальников отрядов, которые запинаясь читали по бумажке спущенные сверху доклады. Публично задавать им вопросы не разрешалась. Для этого надо было оставаться для беседы с глазу на глаз. Но объяснить даже прочитанное они не могли и желающих политически просветиться не находилось.
Миша Корeнблит был участником знаменитого самолетного дела, когда группа евреев закупила все билеты на самолет и при помощи своего летчика, намеревалась улететь в Израиль. Алекс Пашилис и Роде Гунер выступали за отделение своих оккупированных республик, а кандидата биологических наук Илью Глейзера отправили в концлагерь просто за нежелание жить в СССР.
Особенно меня поразила судьба старообрядца священника Михаила Ершова, который так и умер в этом концлагере. Я читал его приговора и удивлялся как можно посадить человека за то, что он только молился и организовал молельный дом.
Койку мне выделили рядом с Владимиром Кузюкиным, бывшим офицером советской группы войск в Германии, осужденного, по его словам, якобы за антисоветскую литературу и работавшего на теплом месте мастера по ремонту швейных машинок. Доверенные ему мои записи оказались в КГБ, хотя он утверждал, что сжег их. Впоследствии он был обвинен в стукачестве и, кажется, освободился досрочно.
Подружился я и со Славой Петровым. Он проходил по параллельному с нашим делу Георгия Давыдова в Ленинграде. Это был простой рабочий, помогавший Георгию в размножении литературы. Он получил самый маленький срок - 3 года. Самого Давыдова отправили в Пермский концлагерь. Слава рассказал, что к нему применяли психотропные препараты, вызывающие болтливость. Однако, судя по его приговору, много им узнать не удалось. Возможно, многого он и не знал.
В его приговоре к своему великому изумлению в числе свидетелей я встретил и себя, хотя до этого я его вообще не знал, а когда меня спросили на их суде (его судили вместе с Георгием Давыдовым), то заявил, что вижу Петрова впервые. Я написал резкий протест в Верховный Суд РСФСР, где обвинил их в фабрикации и потребовал вычеркнуть меня из числа свидетелей, поскольку "я не хочу вместе с судьями сидеть на Нюренбергской скамье подсудимых для фашистских преступников". Никакого ответа я не получил.
Слава не унывал в самых трудных ситуациях. Помню (по согласованию с нами) он подал заявление начальнику отряда Пятаченко, что хочет вступить в СВП (Секция внутреннего порядка -холуйская организация, созданная администрацией для террора и стукачества). КГБ и руководство концлагеря было в растерянности, допустить явного антисоветчика слушать инструкции стукачам, было невозможно. Ему вежливо отказали, как не доказавшему своего исправления.
Концлагерь сильно подорвал его здоровье и в 1989г Слава скончался, оставив парализованную мать.
Граур Валера был участником группы, требовавшей возрата Молдовии Румынии. Они связались с румынским руководством. Два года те выжидали, а затем выдали их советскому КГБ.
6. КОНЦЛАГЕРНАЯ БОЛЬНИЦА
Через пару месяцев ввиду резкого ухудшения здоровья меня отправили в концлагерную больницу в Барашево, где я пробыл до ноября 1974г. Больница была важным узловым пунктом, куда временно привозили больных политзаключенных со всех Мордовских и даже Пермских политических концлагерей. Здесь мне пришлось близко познакомиться с такими замечательными людьми как организатор знаменитого самолетного побега Эдик Кузнецов, руководитель "Всеросийского Христианско - Демократического Союза" Игорь Огурцов, украинский поэт Василий Стус и др.
Во время пребывания на больнице проводил большую координационную работу по организации одновременных голодовок и протестов по всем концлагерям, по обмену информацией, обучению политзаключенных методам тайнописи, шифрования, связи и передачи информации на волю. Наиболее важной акцией была организация впервые Дня Советского Политзаключенного и одновременной голодовки в связи с этим днем во всех политических концлагерях СССР. Где-то в сентябре 1974г в больницу на короткое время привезли с особого (тюремного) режима (Сосновка, ЖХ-389/1-6) Эдика Кузнецова. Держали его в камере, лишь на короткое время выпуская раз в день на прогулку. И хотя кругом была масса стукачей, я встретился с ним, обсудил эту идею и в качестве Дня Советского Политзаключенного он предложил 30 октября. Об этом я сообщил по всем концлагерям. Было передано сообщение также на волю. Эта дата была объявлена академиком Сахаровым и зарубежными радиостанциями. Голодовки, обсуждения и требования статуса политзаключенного состоялись во всех политических концлагерях.
Познакомился я на больнице со многими политзаключенными. С украинцем Матвиюк Кузьма, а также молодым парнем, бывшим студентом университета Попадюк Зарян. Были здесь на лечении и политзэки с особого режима как Осадчий Михаил, много рассказывавший о кровавом подавлении восстания заключенных на Колыме.
Естественно такая акция как организация Дня пз/к, а также активизация жизни политзаключенных, утечка информации о положении в концлагерях, нe могли пройти бесследно. В ноябре по приказу начальника КГБ при Мордовских политлагерях Владимира Дротенко, меня схватили, перебросили в концлагерь ЖХ-389/19 в п.Лесной и началось бесконечное мотание по карцерам (ШИЗо) и так называемым ПКТ (внутрилагерные тюрьмы особого режима). Формально для этого использовали мой отказ грузить трупы из морга. Что только я не нашел в рапорте на эту тему. Оказывается администрация постоянно заботилась обо мне, поместив меня в больницу и заодно заставив работать кочегаром в тюремной бане, проводила со мной большую политике - воспитательную работу, объясняя блага коммунизма, а я, неблагодарный, не только не встал на путь исправления, но и отказался грузить трупы на телегу.
