Саша Привалов сидел на перегоревшем вводном устройстве «Алдана»[1] и пытался мыслить позитивно.

Получалось плохо: мешали остатки обывательского мышления, настоящего мага недостойные. Обывательское мышление напоминало о мелких, несущественных вещах. Например, о том, что праздничный заказ опять перехватил отдел Атеизма. Что отдел Вечной молодости закрывают, вслед за опустевшей кивринской лабораторией. Что в отделе Предсказаний и Пророчеств прорицают, будто с нового года животное масло в продаже исчезнет окончательно, даже по талонам. Что Стелла совсем захандрила, забросила ребенка и проводит вечера у какой-то непонятной подруги, которую зовет то Леной, то Аленой, а в трубку – Алешей. Что сын практически не видит отца, потому что ему не хочется приходить домой и он все чаще посылает вместо себя дубля. Что семейный бюджет в четыреста тридцать рублей – это тяжело, а дальше будет еще тяжелее. Что Соловец – это все-таки не Ленинград. Что…

– Др-р-р-р! – раздалось откуда-то сверху. – Утомил ныть! Ж-ж-ж-ж-ж! Тьфу ты, пакость! Я сказал – ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж! Ах ты ж ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж! Др-р-р-р-р-р-!

– Витька, – устало сказал Саша в пространство, – хватит материться. И без того тошно.

– Ты хоть одно матное слово сейчас слышал? – наигранно оскорбился Витька.

– Не слышал. Догадался, – сказал Привалов. – Просто мат через камноедовское заклятье не проходит.

– Не слышно – считай не было, – упрямо сказал Корнеев. – Говорю же, утомил ты меня. Я тут три часа ж-ж-ж-ж с распределением…

Привалов вздохнул. Над машинным залом находилась лаборатория Витьки Корнеева. Витька был груб. Правда, теперь грубить ему мешал магический фильтр, установленный на территории Института Камноедовым. Ожидалось прибытие высокой комиссии из Москвы. Комиссию возглавлял профессор Шкулявичус, который терпеть не мог крепких выражений. Поэтому Камноедов наложил на Институт заклятье, из-за которого все нехорошие слова, сказанные в стенах НИИ, автоматически заменялись на жужжание, а в тяжелых случаях – на звук сверлящей дрели. Все к этому уже привыкли и не жужжали, разве что случайно. Только Витька никак не мог избавиться от привычки сквернословить.

Саша невольно посмотрел на настенные часы. Минутная стрелка телепалась около цифры «8», но никак не могла преодолеть последнее деление.

– Ты ж-ж-ж мне тут под локоть сифонишь, – завершил мысль Корнеев.

– Не читай чужих мыслей, – посоветовал Привалов. – Вообще-то в хорошем обществе не принято…

– Да ж-ж-ж твою ж-ж-ж через др-р-р-р, будет он тут мне мораль читать!.. – заорал Витька. С потолка обвалился пласт штукатурки. Саша в последний момент успел сотворить слабенькое защитное заклинание. Штукатурка рассыпалась у него над головой, обсыпав свитер белым.

– Извини, сорвался, – буркнул со своего этажа Корнеев и в качестве любезности убрал известку со свитера приятеля. – У меня тут ж-ж-ж какое-то весь день…

– У тебя всегда ж-ж-ж какое-то, – не выдержал Привалов. – И др-р-р.

– Да не ж-ж-ж, а просто ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж! Как этот ж-ж-ж др-р-р диван забрал, мне плотность поля померить нечем. Сука, козел, ж-ж-ж, ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж ему в ж-ж-ж-ж-ж-ж…

– Витька, – предложил Привалов. – Кончай с этим. Спускайся сюда. У меня тут спирт есть.

– Технический? – осведомился Корнеев.

– Очищенный, – пообещал Привалов. – Для протирки оптических осей.

Затрещало, дернуло током, и перед вводилкой шлепнулось кресло с продавленным сиденьем. Через мгновение в него трансгрессировал Витька.

В комнате тут же крепко завоняло потом. Судя по запаху, гигиенические процедуры Витька игнорировал по меньшей мере неделю. Выглядел он тоже неважнецки. Впрочем, в последнее время все выглядели неважнецки.

Саша напрягся, стиснул зубы, ущипнул себя под коленкой и сотворил дубля. Тот, кося и прихрамывая – левая нога дубля оказалась сантиметра на три короче правой, – потопал к сейфу, достал из-под горы картонных коробок с перфокартами заныканный ключ и извлек из железного ящика пузатую колбу. Вернулся, вручил сосуд хозяину, с противным пенопластовым скрипом дематериализовался.

– О, да я смотрю, ты насобачился, – одобрил Корнеев, творя стаканы. – Я ж-ж-ж помню, у тебя раньше дубли только жжжжжжжж дррр…

– Витька, – устало попросил Привалов. – Ну ты можешь не ругаться? У меня от твоего ж-ж-ж и др-р-р голова болит.

– Да я в душе не др-р-р-р! Этот Камноедов, ж-ж-ж-ж-ж, жэж-ж-ж-ж-ж-ж-ж его ж-ж-ж… Др-р-р-р-р!

– Хорош уже, – снова попросил Привалов. – У меня сосед каждое утро стены сверлит. Вот такой же звук.

– Да лана. – Корнеев скривился. – Я вообще-то не матерюсь. Просто у меня день был ж-ж-ж-ж-ж-ж. В смысле неудачный.

– Опять живая вода слабодисперсная получилась? – проявил осведомленность Привалов, разливая спирт по мензуркам, когда-то позаимствованным у Жиана Жиакомо. – Рыба дохнет?

– Хрен бы с ней, с рыбой, – вздохнул Витька. – У меня бабушка умерла.

– Соболезную, – промямлил Привалов, не очень понимая, что полагается говорить в таких случаях.

– В первый раз, что ли. – Корнеев махнул рукой. – Давай дерябнем.

Выпили. Спирт отдавал сырой осиной.

– Так чего с бабушкой? – Привалов попробовал проявить сочувствие.

– Да в порядке уже. Просто она жить не хочет.

Я уже устал ее оживлять. – Корнеев принялся зажевывать горечь гадостью.

– А почему не хочет? – ляпнул Привалов.

– А что, я хочу? Или ты хочешь? – пожал плечами Корнеев.

– Ну… – Привалов подумал, – не очень, конечно. Умирать не хочется.

– Из того, что тебе не хочется умирать, не следует, что тебе хочется жить, – наставительно заметил Корнеев. – К тому же умирать не хочет твое тело. А не хочет жить – это, как его, ж-ж-ж-ж-ж ж-ж-ж др-р-р-р… – Он щелкнул пальцами, появился дубль с толстенным словарем в руках, раскрытым на середине.

– Внутренняя сущность, она же Эго, понимаемое как чувствующий и моральный субъект, – сказал дубль, сверившись с какой-то статьей, после чего превратился в крысу, а словарь – в бабочку. Крыса съела бабочку и издохла.

– Вот как-то так. – Корнеев пнул трупик. Тот рассыпался в мельчайшую серую пыль.

– Глупость какая-то, – сказал Привалов и чихнул.

– Будь здоров, капусткин, – невесело отозвался Корнеев и трансгрессировал себе в мензурку еще грамм семьдесят.

Привалов посмотрел на него с сомнением и упреком.

– Мне надо, – объявил Корнеев и выпил спирт залпом. Закашлялся. Сотворил блюдечко с чем-то вроде мелко нарезанной редьки в постном масле. Попробовал, скривился.

– Слушай, – спросил Привалов, – я вот чего не понимаю. Раньше ты вроде нормальный закусон делал. А сейчас?

– Ну ты др-р-р, – уставился на него Корнеев. – Извини, – буркнул он, – ты ж это, программист. Суть не сечешь. Нельзя сотворить того, чего нет, понимаешь?

– Ну, – сказал Привалов, чтобы что-то сказать.

– Ни хрена ты не понимаешь… А, вот что. Сотвори треугольник. Первый угол прямой, второй сто градусов, третий сто двадцать, плоскость евклидова классическая. Быстро! – прикрикнул он.

Привалов машинально произнес заклинание объективации геометрической фигуры. В воздухе вспыхнула какая-то кракозябра, тут же скукожилась и исчезла, а на Привалова сверху упал невесть откуда взявшийся окурок.

– Э-э-э. – До Привалова наконец дошло. – Так ведь сумма углов треугольника всегда сто восемьдесят. А ты мне какие вводные дал? Не бывает таких треугольников.

– Во! Дошло до ж-ж-ж-ж-ж-ж! Таких треугольников не бывает. Значит, и сотворить ты его не можешь.

– Не могу. – Привалову почему-то стало грустно.

– Ну так и здесь та же ж-ж-ж-ж-ж. То есть причина. Если чего-то нет, этого и сотворить нельзя. Помнишь Киврина?