— Не хочу тебя обидеть, котик, — заявила она, — но думаю, иначе ты просто меня раздавишь.

«В юридической школе все могло быть по-другому», — думал он под успокаивающие аккорды Баха. Он еще немного подрос, и после той постыдной десятиминутной встречи с проституткой занялся бегом трусцой, и каждое утро отрабатывал маршрут Рокки по улицам Филадельфии (хотя был твердо убежден, что даже сам Рокки не смог бы осилить трех кварталов, чтобы не остановиться и не отдышаться).

Постепенно он начал худеть. Кожа очистилась, угри сошли, оставив постепенно блекнувшую паутину импозантных шрамов. Джим посетил стоматолога и привел в порядок зубы. Однако внешние перемены не устранили калечивших душу комплексов: безумной застенчивости и парализующего отсутствия адекватной самооценки. В первые годы работы в «Льюис, Доммел и Феник», стоило Джиму, несмотря на быстрый карьерный рост, услышать женский смех, он неизменно предполагал, что смеются над ним.

Но потом все каким-то образом уладилось. Он вспомнил вечер, когда стал полноправным партнером и вместе с тремя только что получившими повышение коллегами отправился в «Ирландский бар».

— Ночь нянюшек, — произнес один из них с многозначительным кивком.

Джим не понял, о чем он, но вскоре все стало ясно. Бар был набит ирландочками, голубоглазыми шведками, финками с французскими косичками. Над стойкой из меди и красного дерева звучали мелодичные голоса с разнообразными акцентами. От всего этого Джим онемел и оцепенел. Так и сидел в углу, мешая шампанское с крепким портером и светлым пивом, еще долго после ухода коллег домой. Сидел и беспомощно пялился на девушек, хихикавших и жаловавшихся на тяжелую работу. По пути в туалет он наткнулся на рыжеволосую веснушчатую девушку с искрящимися голубыми глазами.

— Осторожнее! — крикнула она и засмеялась, выслушав его неловкие извинения.

Ее звали Мев. Это она сказала, когда провожала его к с юлу.

— Партнер! — проворковала она под одобрительными взглядами подружек.

Джим и сам не понял, как очутился в ее постели. Он провел шесть незабываемых часов, пробуя на вкус ее веснушки и черпая полные пригоршни потрескивающего пламени ее волос.

С той ночи он превратился в самого настоящего… потаскуху. Только в штанах. Другого слова не подберешь. Он не был ни донжуаном, ни Ромео. Ни жеребцом, ни бабником. Джим был потаскухой, потому что воплощал в жизнь фантазии своей жалкой юности, в городе, который вдруг оказался полон сговорчивых молодых девушек, как и он, сторонниц секса без обязательств. Джим словно попал в волшебное царство, где то, кем он был (и сколько зарабатывал), каким-то образом компенсировало и даже перевешивало недостатки внешности. А может, и он похорошел. Или для этих женщин слово «партнер» звучало как призыв снять трусики.

Он не мог объяснить, почему няни, студентки, секретарши, барменши, сиделки и официантки буквально вешались ему на шею и для того, чтобы снять девушку, даже не было нужды идти в бар. В самом офисе нашлась делопроизводитель, которая была счастлива остаться после работы, запереть дверь изнутри, сбросить с себя все, кроме сиреневого лифчика и босоножек, которые застегивались на щиколотках, и…

«Стоп, — приказал себе Джим. Это неприлично. Постыдно. Унизительно. В конце концов, ему тридцать пять лет. Он партнер в уважаемой фирме. Его жизнь последние полтора года — непрерывный пир плоти. Пора остановиться. — Подумай, как ты рискуешь», — уговаривал он себя. Болезни! Жестокие разочарования! Рассерженные отцы и бойфренды! Те трое, ставшие одновременно с ним партнерами, уже женаты, а двое стали отцами. И хотя разговоров на эту тему не велось, без слов было ясно, что они избрали тот стиль жизни, который одобряли владельцы фирмы. Домашний очаг и возможные интрижки на стороне, лишь бы все было шито-крыто. Неистовые оргии с девушками, чьих фамилий Джим зачастую даже не знал, не для них. Отношение коллег стало меняться от благоговейного к почтительно-насмешливому. Скоро останется исключительно насмешка. А потом она сменится снисходительным отвращением.

А ведь есть еще и Роуз.

При мысли о ней Джим смягчился. Роуз далеко не самая хорошенькая из тех, с кем он встречался. Далеко не самая сексапильная. Она одевалась как невзрачная библиотекарша, а представления о соблазнительном белье не шли дальше штанишек из хлопка в тон такому же убогому лифчику. И все же было в ней что-то минующее раскаленные провода внизу живота и идущее прямо к сердцу. А как она смотрела на него! Словно на парня с обложки ее любимого дамского романа! Словно он оставил на парковке своего белого скакуна, чтобы продраться через заросли колючек и спасти ее! Удивительно, как на фирме еще не пронюхали, что происходит между ними, несмотря на запрет партнерам встречаться с помощниками адвокатов. Впрочем, может, он просто слеп? Может, все всё уже знают? А он поддается соблазну по сто раз за день, зная, что может разбить ее сердце!

Милая Роуз! Она заслуживала лучшего мужчину, чем он. И ради нее Джим решил постараться исправиться. Он уже сменил секретаршу на шестидесятилетнюю матрону, пахнувшую лимонными каплями от кашля, и целых три недели избегал заходить в бары.

Джим поставил «лексус» в подземном гараже и направился к лифту, твердя себе, что только Роуз может его спасти. Умница, сообразительная, способная и добросердечная. Именно такая девушка, с которой он хотел бы состариться. Провести остаток жизни. Джим поклялся себе, что ради Роуз он станет другим человеком. Но оглядывая трио щебечущих секретарш, которые вошли с ним в одну кабину, жадно потянул носом, вдыхая ароматы их духов, прежде чем судорожно сглотнуть и отвернуться.

11

— Зачем нам все это? — спросила Мэгги, плюхнувшись на переднее сиденье. Этот вопрос она задавала каждый раз, когда они отправлялись на футбольный матч. Вот уже почти двадцать лет раз в год приходилось ехать на стадион. Вот уже почти двадцать лет Мэгги задавала один и тот же вопрос. Вот уже почти двадцать лет ответ не менялся.

— Потому что наш отец — очень ограниченный человек, — пояснила Роуз. — Кстати, ты тепло оделась? Помни, мы играем с командой Тампы, а не едем к ним.

На Мэгги был черный комбинезон, черные сапоги с толстыми каблуками и короткая кожаная куртка с воротником из искусственного меха. Роуз же надела джинсы, свитер, шапку, шарф, варежки и широкий желтый пуховик.

Мэгги критически оглядела сестру.

— Выглядишь как матрац, на который помочились, — съязвила она.

— Спасибо на добром слове. Пристегнись.

— Сейчас, — отозвалась Мэгги, вынимая фляжку из карманчика куртки. Глотнула сама и протянула фляжку сестре. — Абрикосовый бренди.

— Я за рулем, — сухо обронила Роуз.

— А я выпью, — хихикнула Мэгги.

Ее смех напомнил Роуз о другом матче, в восемьдесят первом году, когда их отец, имевший весьма странное представление об отцовском долге, впервые купил сезонные билеты на трибуну.

— Мы ненавидим футбол, — сообщила ему Мэгги с абсолютной убежденностью десятилетней девочки в собственной правоте по любому вопросу. Майкл Феллер побледнел.

— Ничего подобного, — вмешалась Роуз, ущипнув сестру. Та громко ойкнула.

— В самом деле? — спросил отец.

— Мы не очень любим смотреть футбол по телевизору. Но ужасно хотим посмотреть настоящую игру! — заверила Роуз, на всякий случай снова ущипнув сестру, чтобы не вздумала возражать.

Вот так все и началось. Каждый год они втроем, а потом и вчетвером — с тех пор как появилась Сидел, — вместе ездили смотреть игры «Иглз»[21]

на своем поле. Мэгги заранее готовила себе наряды, обшивая варежки и шляпы искусственным мехом и украшая пушистыми помпонами, а однажды — даже крохотными сапожками чирлидера. Роуз готовила сандвичи с желе и арахисовым маслом, укладывала в коробку для ленча вместе с термосом горячего шоколада.

В холодные дни они брали с собой одеяла и жались друг к другу, слизывая арахисовое масло с онемевших пальцев, хотя отец непрерывно проклинал каждую блокировку, подножку или захват, но тут же спохватывался, виновато смотрел на девочек и извинялся.