— Как по-твоему, это подсадные утки? — прошептала я Питеру, когда мы уселись под копией портрета матери и ребенка кисти Мэри Кассат[28]

.

Если бы я была репродуктивным эндокринологом и стремилась подогреть интерес и опустошить карманы оптимисток не первой молодости, я бы набила приемную беременными женщинами. Или наняла бы актрис, которые обнимали специальные подушки, сидели в креслах, время от времени потирали поясницы и убедительно стонали.

Я отвела глаза от пузатого собрания и погрузилась в анкеты у себя на коленях. Возраст. Адрес. Рост. Вес. Гм. Предыдущие беременности. «Одна», — вывела я. Предыдущие хирургические вмешательства. Я написала: «Кесарево сечение и удаление матки» и поставила дату — день рождения Джой.

— Миссис Крушелевански?

Я встала и прошла в смотровую, где разделась ниже пояса, завернулась в три хлопковых покрывала (одно спереди, одно сзади и одно на оба покрывала, так точно ничего не будет просвечивать), забралась в кресло и поставила ноги на опоры. Я лежала, закрыв глаза, и делала дыхательные упражнения. Я вдохнула и представила Джой: глаза отведены, голова опущена, руки в карманах, плечи сгорблены, словно в ожидании удара. Спешит через школьный двор. Я выдохнула и вообразила, что тянусь к ней, касаюсь ладонью мягкой шерсти свитера. «Детка, что случилось? Поделись с мамой. Я тебе помогу, все исправлю». Я вдохнула, и образ растворился. Выдохнула. Надо позвонить детскому психологу, который в прошлом месяце рассказывал в синагоге о непосильных детских нагрузках и о тяжести взросления. Снова вдох. Хоть бы она поговорила со мной. Выдох. Куда я засунула свой экземпляр «Возрождая Офелию»?[29]

Вдох. Вдруг в нем найдется иное объяснение, нежели «подростковые терзания»? Может, Джой влюбилась в мальчика, а он ее отверг? Выдох. Тогда я помочь не смогу. Схожу куда-нибудь с Джой: например, на шоколадный буфет в «Риц-Карлтон». Объясню, что разбитое сердце — часть взросления. Поделюсь наименее сенсационными подробностями из собственной жизни. А потом напомню о Питере и скажу, что все к лучшему, что каждое разочарование для чего-то нужно и в конце концов все образуется.

Раздался стук, и дверь тут же распахнулась.

— Привет!

Доктор Невиль оказался темнокожим мужчиной лет шестидесяти, с коротко стриженными волосами стального цвета. Питер подкатил стул и устроился рядом со мной, а доктор Невиль встал у стойки спиной к нам, выдавливая гель из бутылочки на… о господи.

— Это… вы хотите… — Я неуверенно показала на датчик в руках доктора. Нечто подобное Сэм подарила мне в день девичника. — Может, сначала хоть ужином угостите?

Питер и доктор Невиль дружно захохотали. Я закрыла глаза и попыталась расслабиться. Медсестра приглушила свет и наклонила монитор так, чтобы мне было видно. Я втянула воздух, когда датчик скользнул в меня.

— Ага… отлично! Вот мы и на месте.

Я повернула голову к экрану. Сначала была бурлящая серая масса, потом на ее фоне я заметила крошечные кружочки — точно сверкающие монетки или маленькие луны.

— Это ваши яйцеклетки, — гордо произнес доктор Невиль, словно их наличие — моя заслуга.

Он удовлетворенно кивнул, вытащил датчик и передал его медсестре. Питер сжал мое плечо, а доктор Невиль торжественно протянул ему руку и добавил:

— Поздравляю, ребята. Первый шаг сделан!

Я оделась и присоединилась к Питеру. Кабинет врача был отделан деревом. На каждой вещи, от визитницы до коврика для мыши, красовались названия различных фармацевтических компаний, стены были увешаны фотографиями младенцев. Доктор Невиль изложил подробности процесса. Я должна принимать с полдюжины лекарств, стимулируя таким образом созревание яйцеклеток и готовя оптимальные условия для «сбора урожая».

— Ничего сложного, — заверил меня доктор Невиль. — Придете в больницу и примете снотворное. Даже анестезия не потребуется.

— А это безопасно? Хирургическое вмешательство? Гормоны?

Мужчины, доктора медицинских наук, снова дружно рассмеялись.

— Методика относительно новая, но считается безопасной. Долгосрочные исследования показали…

Я отключилась от научной болтовни и стала разглядывать стены. Счастливые семьи. Мамы и папы, братья и сестры, бабушки и дедушки. И повсюду — только появившиеся на свет младенцы в голубых и розовых чепчиках. Гладкие и безмятежные, как маленький Будда, или вопящие, с закрытыми глазами и широко разинутыми ртами.

6

После тренировки по плаванию я надела слуховой аппарат и будто снова вынырнула из-под воды. В той части школьного бассейна, где глубоко — как летом на побережье Авалона: звуки тихие и приглушенные. Различать их еще сложнее, чем обычно. Чувствуешь лишь давление воды на кости черепа. Прорывая поверхность воды, я испытываю одновременно облегчение и разочарование. Словно покидаю тайный мир, где все равны и слышат одинаково плохо, где указания тренера я понимаю одновременно со всеми.

Я сунула розовые вкладыши в уши и постояла, прислушиваясь к звукам собственного дыхания, к стуку капель, падающих на плиточный пол, к отзвукам голосов товарищей по команде. Затем я натянула флисовую кофту и куртку и вышла на обочину дороги, где, разумеется, уже ждала мать. «Как дела в школе?» — спросила она, и я, как всегда, ответила: «Нормально». Мать понятия не имеет, насколько все изменилось на самом деле. Не знает, что я обедала с Эмбер Гросс и ее популярными друзьями, что могу стать одной из них.

Дома мать приготовила ужин, села рядом за стол и наклонилась, словно нам предстояла серьезная беседа по душам.

— Пойду к Тамсин и Тодду делать домашнее задание, — сообщила я.

На мамином лице мелькнуло разочарование, но голос даже не дрогнул.

— Не забудь вернуться к ужину, — напомнила она.

— Конечно, — пообещала я.

Через двадцать минут мы с Тамсин и Тоддом шли по Бейнбридж-стрит к букинистическому магазину, расположенному на углу.

— Не уверен, что это хорошая мысль, — сказал Тодд.

Но я не замедлила шаг. Все мои чувства словно обострились после выхода из дома. Я замечала каждое пятнышко грязи на обочине, каждый кусочек мусора, который несло по тротуару, слово «КОЗЕЛ» на желтом металлическом ящике с новыми газетами. Влажный ветер дул мне в лицо. Из забегаловки, торгующей сырными сэндвичами, пахло жареным луком.

— А что такого? — удивилась я. — Вы же ее читали.

— Гм, — отозвался Тодд.

Тамсин глянула на него. Близнецы молчали, пока не распахнулась дверь магазина. Тодд повел меня мимо книжных полок, а Тамсин отправилась листать комиксы.

Всего через минуту блужданий по пыльному проходу я нашла «Больших девочек». Целых пять экземпляров в мягкой обложке: три толстых и два менее пухлых, под заголовками двух последних красовались золотые буквы: «МИРОВОЙ БЕСТСЕЛЛЕР». Я взяла вариант потоньше и подешевле.

— Книжка старая, но хорошая, — заметил продавец, кидая покупку в коричневый бумажный пакет. — Кстати, вы в курсе, что ее автор жила в Филадельфии?

Я промолчала. Странно, когда о матери говорят в прошедшем времени, словно она переехала или умерла.

Я засунула пакет в карман куртки, и мы с друзьями отправились в парк «Три медведя», где играли в детстве. Через тучи пробивалось слабое солнце. Относительно потеплело, и малыши сбросили куртки. Ярко-желтые и нежно-розовые курточки были свалены на одной из скамеек, а карапузы гонялись друг за другом вокруг большой круглой клумбы, еще полной подтаявшего снега.

Я села на скамейку, раскрыла книгу на первой попавшейся странице и вслух прочла:

«— Ребенок, — выдохнул Дрю и провел липкой от пота рукой по моей ноге».

Тодд разглядывал детей на горке. Тамсин достала книгу из своего пакета с покупками. Я сглотнула и стала читать молча. «Я сняла лифчик и уселась к нему на колени, широко раздвинув ноги и стараясь так устроиться, чтобы не осталось синяков. Похоже, ему неважно, что я крупнее всех его бывших подружек, ведь он выдохнул мое имя и лизнул мою…»