Задумала Варвара, конечно, не в фабричные ударницы податься и не в школьные учительши. В актрисы ее призвание позвало. Поступила на учебу в Художественное училище и все пластинки с иностранными операми слушала и при этом разные позы принимала. Она ж собиралась не по радио петь, а на сцене музыкального театра, графинь всяких умирающих изображать и выходить замуж за буржуев. При таком-то отце! Ни соображения, ни сраму. А кавалеры кругом так табуном и ходили. Ребята смекалистые, хоть мозги и набекрень по части искусства. Выгоду свою сразу прикинули. Это ж в обморок можно рухнуть Варькин отец, товарищ Жостов, с самим Лениным запросто за ручку здоровался! Да еще с ним чай распивал и был сфотографирован за этим занятием прямо на веранде в Горках.
Лев Всеволодович, бывший ученик Жостова, к пронырам не относился. Он карьеру через жену делать не стремился, потому что сам был уже в чине и если откровенно сказать - это он ей честь своей любовью оказал. Клавдия его сразу заприметила и из всех Вариных ухажеров в приятную сторону выделила. Во-первых, красавец. Стать могучая, а голос мягкий, заботливый, певучий и глаза ласковые. Завиток русый со лба откинет и застенчиво так улыбнется: "Чем могу содействовать в ваших хозяйственных заботах, уважаемая Клавдия Сильвестровна?" На кухне то сковороду горячую из плиты выхватит, то чайник тяжелый потащит. Да все с душой, а не с расчетом. По доброму. Во-вторых, человек он солидный, не молокосос-оболтус. К Жостову, как учителю и наставнику, с почтением относился, но без лишнего подобострастия. Под окном раскрытым среди кустов сирени статьи его взволнованно так обсуждал. Вроде даже с автором спорил, а тому нравилось. И Варьке-пустозвонке инженер приглянулся. Быстренько были отставлены другие кавалеры и уже сидели голубки вдвоем под абажуром и пластинку слушала, где итальянская гулящая барышня вначале влюбилась по-настоящему, а потом умерла. И уж очень красиво пели оба - больная и ее ухажер несчастный, отцом обманутый.
Лев тоже голос имел музыкальный и частенько подпевал Варе в романсах. Таким образом вскоре возникла у девятнадцатилетней Варвары и тридцатилетнего Льва Всеволодовича большая любовь. Дело завершилось законной свадьбой и маленьким Михаилом через положенные девять месяцев. Тем самым крохой, что лежал сейчас, спеленутый, словно мумия, в своей желтой колыбельке. Рядом простиралась широченная кровать для супругов под текинским ковром на стене. Светился на тумбе розовый абажур, хрусталями обвешанный, отражался в тройном зеркале над Варвариным комодом. А на нем! Ох, мамочки, чего только не накупила в буржуйских магазинах комиссарская дочка! Духи и пудра с шелковой кисточкой на фарфоровой крышке, помадки для губ, флакончики с лаком, чтобы ногти красить! А в ящике хранились блестящие щипцы для завивки ресниц и маникюрный набор в атласном ларчике. Не говоря уж о чулках фильдекосовых тонюсеньких и белье с широким немецким кружевом. Какой уж тут мужчина устоит, будь он хоть семи пядей во лбу и несгибаемым коммунистом.
Вот и задумаешься, для таких ли как Варька этот дом строили? О подобных ли жильцах архитекторы, строители разные думали? Навряд ли. А если уж совсем честно, то и Льву слишком жирно проживать в таких хоромах. Не того он калибра, не правительственного масштаба. Самое место инженеру в заводской коммунальной квартире рядом со службой находиться. Чтобы от коллектива не отрывался и не поддался иждивенческим настроениям. Еще бы! Я, говорит, Клавдия, общественные бани не воспринимаю. Человеку мыслящему необходима персональная ванна. И занимает мыслитель эту самую ванну по часу чуть ли не каждый вечер. Вроде гигиену соблюдает. Но Клаве-то объяснять не надо, какие чувства бушуют в его широкой груди во время вечерних водных процедур. И какие мысли одолевают. Барские, изнеженные, смутные! На себе испытала она опасное воздействие персональных ванн.
Погружавшуюся в горячую голубую воду Клавдию Сушко, охватывал особый трепет, имевший к гигиене весьма отдаленное отношение. Она замирала в сладкой истоме, пристроив затылок на эмалированное изголовье. Прислушиваясь к гулу труб, представляла так ясно, словно стены и полы стеклянные, что происходит совсем рядом. На расстоянии нескольких метров в такой же дивной ванне, в обстановке полного единоличного комфорта находились товарищи, на плечах которых лежала ответственность за судьбы государства. Она узнавала их на трибуне Мавзолея, разглядывая фотографии в газетах и обмирала от звучания чинов. Самые-самые, главные-главные! Наркомы, министры, члены ЦИК... Правительство одним словом. И вот это правительство, эти рулевые социализма с мочалкой и мылом в руке покрякивают совсем рядом, подпуская жару из блестящих труб! Как осознать это? Голова идет кругом от одного воображения! Начальник Минфина, без сомнения, совсем голый, лично трет сейчас спину жене, а утром будет сидеть в Кремле перед лицом самого товарища Сталина! Уму не постижимо! Ни Клавиному, ни Левкиному. Потому что пьянит его сильнее вина восторг сопричастности.
И сейчас, несмотря на поздний час, гудели за стеной трубы. Клава представила молодую, холеную женщину, живущую в соседней квартире. Певица, красавица, одета всегда сногсшибательно. Поздними вечерами сопровождал ее до двери шофер с охапками цветов в корзинах и лентах. Бывали и другие провожающие самого шикарного, иностранного даже вида. Когда собирались у соседей гости, Юлия пела и хохотала так эффектно, что аж на лестнице слышно. Почему ж ей не хохотать, чего не радоваться? Всем жизнь удалась, ни в чем не обделила. Сама пава, да и муж неплох - большой чин в НКВД мужчина миниатюрный, но значительный, обхождения вежливого, внимательного. Однажды поздно вечером Клавдия столкнулась с ним на лестничной клетке, и чуть в обморок от волнения не упала. На соседе был длинный шелковый халат морского цвета, а волосы затягивала специальная сеточка. Пахло от него пирожными с ромом. Ну так бы и съела! Бывает же на свете счастье!
У Жостовых тоже жизнь была сытая, но без надлежащего положению блеска. А потому что хозяин трудный, непокладистый. Он хоть и занял жилплощадь в лучшем доме страны, уступив мольбам жены и дочери, но жизнь вел не начальственную. То ли стеснялся жировать на глазах у страны, то ли по мрачной природе своей не нуждался в житейском комфорте. Вскоре после возвращения дочери из роддома Николай Игнатьевич уехал в санаторий на Кавказ лечить грудную жабу - впервые по службе отпуск взял. И видать, без всякого удовольствия. Сообщил в рабочем порядке: " Декабрь обещают морозный. Врачи советуют уехать".
