ГЛАВА 9. НА КРАЮ.

Холмин съехал с проезжей части, потрясся по брусчатке и затормозил в зарослях цикория. В голове кис сладкий морс. Мысли слиплись и просто лежали штабелями, как какие-нибудь окислившиеся кондуиты в ржавых проборках. Размышлять было неимоверно сложно - требовалось установить хотя бы одну перемычку, дабы отсечь зависшие отделы головного мозга от оперативного пространства памяти... Там, где обычно царила повседневность, напичканная всевозможными банальностями и плоскими штампами, сейчас блекло жирное гало иррациональных событий. Нечто необъяснимое, не поддающееся здравой логике, что случилось несколькими часами ранее в больнице, не давало покоя.

"Оно давит на виски, застит глаза пеленой, силится подавить морально. Действует осознанно и методично, как патологоанатом, разрезающий грудную клетку трупа. Только под скальпелем вовсе не задубевшая плоть покойника. Под острым - исключительно чувства! А от того, стократ больнее!"

Холмин не знал, что с этим делать. Хотя нет, знал: нужно как можно скорее добраться до аптечки!

Но поступил он совершенно иначе: схватил с заднего сиденья продуктовые пакеты и принялся нервно потрошить их. Блеснуло зелёное стекло. Этикетка "Carlsberg". В груди застучало.

Холмин откинул пакеты. Сунул бутылку в держатель стаканчиков между кресел и уткнулся лбом в рулевую стойку.

Двигатель по-прежнему работал, отчего всё тело затряслось мелкой дрожью.

В голове что-то щёлкнуло.

Холмин почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы.

Врачи так и не смогли объяснить произошедшего.

Холмин молча смотрел на осунувшееся от бессонных ночей лицо жены, как вдруг услышал отчаянный крик. Это был Олег. Он сидел на кровати и смотрел мутной бездной в незанавешенное окно. Холмин не сразу понял, что именно случилось. Догадка настигла спустя пару секунд. И ударила под дых, особо не заботясь о последствиях. Олег прокричал: "Мама!" - причём так, словно на него напало что-то в ночи... Ужасный, кровожадный зверь, не знающий пощады. Самое настоящее чудовище, а может и вовсе исчадие ада!

Сын всё сидел, а они с женой смотрели на него и не могли пошевелиться. Им будто запретили двигаться с места. Хотя это был всего лишь шок. И абсолютная тишина, что придавила к полу, точно многотонный пресс. Умолк даже электрокардиограф, словно и он испугался крика. Ещё бы, ведь аппарат искусственного дыхания сроду не слышал голосов своих пациентов!

Затем прозвучала сирена о клинической смерти, и Галина бросилась к сыну; Олег опал в руки матери, а на экране электрокардиографа зажглась яркая горизонтальная линия. Она заполнила собой всё окружающее пространство, скользнула под лобную кость, заворочалась ленточным червём в животе.

Холмин понял, что куда-то проваливается. Его утягивало с головой всё глубже и глубже. Он будто тонул в трясине, чувствуя на голенях холодные объятия смерти. Он пытался их стряхнуть, но ничего не получалось. Хватка была крепка. В сознании возникла страшная мысль: "Так тащат только в одно место, и место это - ад!"

Прибежали санитары, кое-как высвободили Олега из объятий рыдающей Галины... А Холомина из объятий безумия. Принялись делать искусственное дыхание, непрямой массаж сердца, потом достали электроды... Это и впрямь было безумие - как-то иначе происходящее Холмин охарактеризовать попросту не мог. Удар. Выгнувшееся тело сына... Кратковременный писк кардиографа... Снова линия. Удар. Забившаяся в угол жена... Писк... Всхлипы... Линия. Удар... Встревоженные лица... Крики: "Коли адреналин!" Писк... Линия.

Холомин понял, что это вовсе не линия. Черта. Причём последняя, возле которой они все столпились, не зная, как быть дальше. И относилась данная преамбула не только к тем людям, что находились в палате. Она охватывала мир целиком, потому что касалась каждого живущего, который рано или поздно умрёт. Окажется у последней черты - у запредельной грани, - не зная, совершить шаг вперёд, или, в который уже раз, оглянуться назад... Потому что разверзшаяся в сознании бездна страшит до умопомрачения!

А ведь всё только начинается.

Холмин не знал, что именно двигало в тот момент сознанием сына. Да и двигало ли хоть что-нибудь! Ведь Олег лежал в коме: его разум был отключен.

Тогда снова привязалось это треклятое: "Сон разума рождает чудовищ". А что, если так? И, когда угасает сознание, душа оказывается один на один с полчищами страшных гадов, прибывших из преисподней. С теми самыми, что только и ждут момента, чтобы утянуть на веки вечные в бездну!

Последний удар был самым мощным.

И сын "вернулся". Он не стал ступать за грань, отбился от засевших в голове зверей, просто оглянулся, о чём засвидетельствовал редкий писк кардиографа. Серена утихла. Галина грызла на руках ногти. Санитары стирали со лбов испарину. Холмин трясся нервной дрожью, чувствуя, что вот-вот утратит рассудок. Это был страх. Истинный. Первобытный. Несокрушимый. Об него можно колошматиться с разбегу вечность. Без видимой пользы. Лишь забавляя столпившихся по ту сторону грани. Ожидающих своего часа. Явившихся не просто так.

Естественно, в крик сына никто из врачей не поверил. Пришлось смотреть записи камер видеонаблюдения. Хотя звука и не было, по губам Олега Холмин отчётливо прочитал то самое слово, что слышал несколькими минутами ранее...

"Мама!" - и больше ничего, только бездна в глазах и сжатая в кулаках простыня.

Холмин резко отстранился от руля. Схватил трясущимися руками бутылку. Кое-как извлёк пробку и припал пересохшими губами к прохладному горлышку.

Он выпил пиво залпом и снова потянулся к пакетам.

Это был ужас. Самый настоящий кошмар, что сплёлся в единое целое с реальностью. И это было понятно. Непонятным было, как теперь со всем этим жить. Во что верить, как себя вести, над чем задумываться в первую очередь?

- Бред, - выдохнул Холмин и заглушил двигатель. - Надо успокоиться. Димке не стоит видеть меня таким.

Он отстегнул ремень безопасности, откинулся в кресле. Сжал переносицу двумя пальцами, силясь сосредоточится на реальном и материальном.

- Как, оказывается, мало нужно для того, чтобы заново поверить чёрт-те во что... - Холмин отставил вторую бутылку, отрыл дверцу.

В лицо дохнуло полуденным зноем. Дворовый бурьян встретил, как вымуштрованная рать, - не шелохнувшись. Солнце пылало точно в зените.

Холмин сощурился.

Алкоголь немного помутил рассудок. Некоторые из проблем отпали. Но полнейшее непонимание происходящего всё ещё было рядом. Впрочем, его теперь ни таблетками, ни спиртным, ничем не выгонишь!

Холмин глянул в сторону дома. Дверь на крыльце была приоткрыта - не иначе Димка уже вышел осмотреть новые владения. Видимо, набрался впечатлений и, от скуки, снова спрятался под крышу. А, может, от жары.

"Наверняка распаковывает свои комиксы..."

- Вот ведь, забулдыга, - выругался в полголоса Холмин, захлопывая дверцу. - Про планшет совсем забыл... - Он, было, собирался заново вернуться в машину, как краем глаза заметил в стороне от дома какое-то движение.

Ну точно. Напротив их участка, за дорогой, у оградки парка, замерла чуть различимая тень. Старичок-Лесовичок, иначе не скажешь. Рядом, на обочине, стоит маленькая тачка. Рядом с ней, на земле, в ряд, выстроены откупоренные металлические банки. Скорее всего, из-под краски. И точно! На голове старичка надета сложенная из газеты кепка - своеобразный бумажный кораблик кверху дном, - а в руках играет кисточка. С ворсинок капает густая жидкость - видимо старичок заприметил его уже давно и так же давно смотрит.

Холмин невольно огляделся по сторонам.

Никого.

Хмель в голове сделал своё дело, и Холмин помахал рукой, приветствуя странного маляра. Тот лишь скупо кивнул головой в ответ.

Так или иначе, своеобразное знакомство состоялось, и нужно было делать что-то дальше. Холмин плюнул на приличия и направился через дорогу.