Думаю, что бабушка посоветовала мне не обращать внимания и сделать вид, что я вытираю ноги.
Пусть отвяжутся эти противные мальчишки.
А если они чистые, то вытирать и не обязательно. И успокоив, отправила меня обратно в школу. Я слегка опоздала, в коридоре уже никого не было и я спокойно прошла в свой класс. Нелли Ивановна даже не сделала мне замечания.
В школе длинные темные коридоры, по ним можно бегать сломя голову, учителя только шарахаются в стороны.
Правда задираются мальчишки, дергают за косички, но это быстро проходит, я учусь давать сдачи. Мне помнится, я не очень одолевала Нелли Ивановну жалобами на проказы мальчишек.
Как-то раз, зимой, когда я шла из школы домой, вместе со мной шел мой одноклассник Славка, который меня дразнил, как уже не помню. Я повалила его на завалинку сарая перед нашим домом и лупила портфелем, но он не переставал дразнить и смеялся, слегка прикрываясь рукой. Лупанув его пару раз портфелем, я только задумалась, не стукнуть ли его и в третий, как вдруг услышала строгий бабушкин окрик из форточки:
- Зоя, сейчас же домой!
Я постояла, подумала, двинула все же Славку портфелем еще раз, чтобы не воображал, что поле битвы за ним, и отправилась домой.
В дальнейшей бабушкиной интерпретации этот невинный эпизод выглядел так:
-Смотрю, а она его повалила и лупит, и лупит портфелем. Никак не перестанет. Такая вот драчунья.
Бабушка чувствовала себя прямо таки спасительницей маленького мальчика, хотя реальная опасность быть забитым до смерти ему не грозила.
Часть нашей школы отдали под казарму. В двери, ведущей в помещение, где жили солдаты, была щелочка, я сунула туда свой любопытный нос и чуть не задохнулась от тяжелого спертого воздуха.
После Нового года, весной, мама уехала на 4-х месячные курсы усовершенствования в Ленинград.
Я очень скучала. Я любила бабушку, была к ней привязана, но без мамы, которую я видела только по вечерам и по воскресениям, мне было тоскливо. Мама была веселая, смешливая молодая женщина и жизнь без нее стала серой и скучной.
Бабушку я слушалась, а когда не слушалась, то слышала:
- Ну, вот погоди, приедет мать... .
Бабушка говорила это подозрительно часто и я думала, что она тоже ждет мою маму, свою дочку. Но бабушка не была сентиментальна, и когда я расчувствовавшись (довольно редко) целовала ее, говорила:
- Какие нежности при нашей бедности!
Ну, вот, наконец, весна, и мама вернулась. Солнечное воскресение и от соседей, как всегда по выходным, доносятся вопли радиолы:
"Мишка, Мишка, где твоя улыбка,"
или
"Ах, Таня, Таня, Танечка, неси скорей обед".
Ярошецкий крутил пластинки с утра до вечера на полную громкость, я выучила их наизусть и иногда они мне надоедали. Хотелось смены репертуара.
Но сейчас мое настроение совпадает с музыкой, и я ношусь по комнате и радостно напеваю:
"Работница питания, приставлена к борщам,
На Танечку внимания никто не обращал".
Слова песни не имеют ко мне никакого отношения. Это мне не грозит, уверена я, чтобы никто внимания не обращал. Да и Тане повезет в конце песни, а это уже скоро.
В Ленинграде мама совершенно неожиданно встретилась в бане со своей близкой подругой из Батуми - Тамаркой. Проходя мимо голых женщин, она услышала, что кто-то позвал ее по имени, и, вглядываясь через пар в сидящих, она узнала Тамару. Больше они уже не теряли связи и переписывались всю жизнь.
После первого класса мы с мамой ездили в Батуми. Каждое лето мы куда-нибудь ездили, хотя жили довольно скудно. Просто мама работала в железнодорожной больнице, и билеты у нее и у меня были бесплатные.
По прибытии в Москву нас встречал дядя Боря, мамин двоюродный брат, второй сын бабы Капы. Его детей, Таню и Лешу, в тот свой приезд я не помню. Кажется они были в Бологом у бабушки. Помню очередь в кассе предварительной продажи билетов, загадочное слово - закомпостировать.
Нужно закомпостировать билет, без этого нельзя, оказывается ехать, дальше, а это ужасающе долго и нудно, стоять в очереди в жару в душном помещении.
От Москвы до Батуми мы ехали в развеселой компании. В одном купе с нами оказалось трое молодых парней, они пили пиво вместе с мамой и играли в подкидного дурака.
Мама подвыпила и много смеялась. А я сказала:
- Моя мама как выпьет, - на людей кидается!
Сказала на всякий случай, чтобы новые знакомые не очень-то рассчитывали на мамину благосклонность.
За это я была бита в вагонном туалете.
Но вот мы в Батуми у тети Тамары (маминой мачехи) и дедушки, на улице Горького. Меня мучают смутные воспоминания о запахах, о дворе, ведь я жила здесь маленькая. Во дворе я играю с девочками.
Дети здесь менее враждебные, чем в Карталах, и легко принимают меня, незнакомую, в свой дворовый коллектив, Здесь даже слегка борются за мое внимание, внимание новой, незнакомой девочки. Самая частая игра девчонок - в секреты: роется ямка, в нее кладется фольга, на фольгу разноцветные стекляшки, затем сверху стекло и засыпают песком. Секрет спрятан. Потом этот секрет долго ищешь и, когда находишь, с волнением разгребаешь песок пальцем и любуешься на выложенные тобой переливающиеся узоры. Это твой секрет. Но еще необходимо найти и разорить чужой. Мне же нравилось составлять переливающиеся разноцветия в ямке, а азарт разорения чужих секретов меня не прельщал. Я только любила найти и сравнить чужую работу со своей, а потом засыпала чужой секрет песком.
На батумском бульваре тенистые аллеи с большими деревьями, в основном платанами и магнолиями. Аллеи засыпаны крупной морской галькой. Под магнолиями на гальке много жестких крупных листьев, опавших с дерева. Мама научила меня делать шапку из этих листьев, скрепляя их спичками.
Дедушка был тяжело болен, я все время ходила взад-вперед - из дома на улицу, с улицы в дом - производила много шума, он сердился на меня, и мне не понравился. Ясно было, что он меня совсем не любит.
Мама была расстроена нашими отношениями. Она очень любила своего отца. А мне он не понравился.
Он довел меня до слез своими утверждениями, что дедушку надо любить больше, чем маму. Старый человек шутил со мной, но я не приняла эту шутку и очень обиделась. Так мы расстались, не поняв друг друга, и расстались навсегда, как потом оказалось.
Вернулись мы домой с 2 копейками в кармане, но это помнила только мама.
Во втором классе дни замелькали один за одним в уже привычном ритме учебы, учились, правда, в основном во вторую смену. Мне это нравилось, не надо рано вставать.
Сентябрь в Карталах бывал еще довольно теплый. Помню яркие степные закаты, на которые я заглядывалась, устало и лениво возвращаясь из школы. Тепло и пыльно. Мимо нас, школьниц, прижимая нас к заборам, пылит большое и пестрое стадо коров. Я останавливаюсь, и бросив портфель на чахлую пыльную траву у дороги, сажусь на него и жду, пока пройдет стадо. Коровы громко мычат и, приподняв хвосты, бросают лепешки на землю. Я жду терпеливо, я не люблю ходить параллельно со стадом (просто трушу). Подружки останавливаются, и зовут меня, но я не трогаюсь с места и ничего не объясняю.
Дома ждет моего возвращения со школы бабушка. Обед уже готов, я мою руки и сажусь кушать, иногда на кухне, а когда на кухне колготятся соседи, то бабушка приносит еду в комнату. Я ем и рассказываю ей школьные события сегодняшнего дня, в которых я лично выгляжу самым наилучшим образом. Но бабушка не всегда одобряет меня, в особенности мою способность встревать в любую ситуацию, которая меня изначально даже не касается, но задевает мое чувство справедливости, а я всегда за справедливость.
- Ну, наш пострел везде поспел - комментирует она мои рассказы.
Или
- Ты, Зошка, ну просто в каждой бочке затычка.
В последнем случае я представляю себе большую бочку, почему-то с пивом, с дыркой сбоку, из которой льется пиво. Я затыкаю дырку своим носом (Суешь свой острый нос куда не надо - еще одно бабушкино высказывание) и сижу так, так как если вытянуть нос обратно, то ясно, что пиво снова польется. А в других бочках тоже дырки и их надо срочно затыкать, а нос-то у меня один! И я мечусь от бочки к бочке в бесполезной и неразумной попытке заткнуть все дыры.
