Была на пароходе "Россия", трофейном (3-х часовая прогулка, совершенная тайком от мамы, по этому поводу много слез).

Впечатление: захотелось поехать куда-нибудь, в какую-нибудь далекую и враждебную страну на большом океанском пароходе, сидеть в салоне, в кресле строгой, красивой и загадочной и слушать музыку.

11 августа. Миша, оказывается, сдает в физкультурный в Тбилиси, экзамены с 15 августа.

Настроение отвратительное. Ко всему вчера не шла игра. Зойка забила мне много мячей. Утром плакала из-за кофточки летней. Сшита ужасно. Вытачки не на месте, ворот кривой.

А потом мама купила мне пальто, и я подумала: много ли мне нужно? Уже счастлива.

Много рисую. Зойка несколько раз ходила со мной. Она читает, а я рисую.

Перечитываю "Войну и мир".

12 августа.

Весь день идет дождь. Настоящий ливень. Сейчас передышка. 8 часов вечера. Мама отдыхает после работы, в нашей комнате погашен свет, а в бабушкиной горит лампочка, за окном громко говорит радио, но слова не понятны.

На душе пакостно и паршиво. Мысли сбегаются и рассыпаются, думается как бы обо всем сразу и в то же время ни о чем, и скучно, и какая-то нудная, сосущая тоска, готовность в любой момент раздражаться, и хочется действовать, встряхнуться, и лень, да и делать- то нечего. Все кажется незначительным и ненужным, и душно, тоскливо, беспричинно тоскливо.

27 августа. Хочу в школу.

30 августа. Странно, что "Оскорбленные и униженные" не произвела такого впечатления, как "Идиот", даже показалась местами чересчур мелодраматичной.

Летом 63 года папа приехал в Батуми вместе со Светкой, своей дочкой от второй жены, моей сестрой. Светка была светленькая симпатичная девочка, с большими серыми глазами, только тяжелые веки выдавали в ней армянку. Она совсем не походила на нашего отца.

Света жила у нас. А папа то ли в гостинице, то ли у друзей. Отец обладал способностью находить друзей, где угодно. Он никогда не писал никаких писем, но приехав в Батуми, долго блуждал по улицам и нашел какого-то приятеля 20 летней давности.

Просто папа в один прекрасный день появлялся на пороге какого-нибудь из друзей, родственников или просто знакомых с двумя бутылками вина и шел вечер воспоминаний.

Позднее, несколько лет спустя, он так опоздает на мою свадьбу. Встретит приятеля и проторчит с ним в привокзальном буфете, да еще поедет не туда. Но это будет позже.

Мы ходили со Светой на бульвар, купались в море, я была довольна, что у меня сестра, но подружиться за три дня, учитывая большую для такого возраста разницу в 6 лет (мне 16, ей 10), мы не подружились.

Этим же летом приезжал к нам Илья Соломонович.

Захожу домой с тренировки, а там сидит маленького роста симпатичный черненький мужчина с проседью. Лицо знакомое, но прежде, чем я вспомню, мама скажет:

- Это Илья Соломонович, Зоя, ты его должна помнить.

Я здороваюсь.

Надо было видеть его удивленное лицо!

Стоило превратиться из худой девчонки с ободранными коленями в красивую девушку даже только для того, чтобы увидеть такое изумление на лице мужчины.

Не помню, как он нашел нас, то ли они с мамой иногда обменивались письмами, то ли он переписывался с кем-то из Карталов (Он уехал оттуда на родину в Одессу). Он заехал на несколько дней, я водила его на пляж и по городу, катала на лодках в пионерском парке.

Через несколько месяцев он прислал маме письмо, в котором написал.

"Встреча с вашей дочерью произвела на меня сильное впечатление, и я понял, что не следует проживать жизнь старым холостяком, и женился и счастлив, и мы ждем ребенка".

-Да...,- сказала мама,- надо же. А как стойко держался до 35 лет. Ну, я рада за него.

В девятом классе мы много времени проводили у Софы в ее полуподвальчике на Бараташвили. У них были две комнатки, у Софы была запроходная личная комната. Мама тихая трудолюбивая женщина все время хлопотала и редко заглядывала к дочери, а отец, если был дома, громко храпел на диване в проходной комнате. У меня дома была бабушка, вечерами мама, у Зойки комната была общая с братом, понятно, что у Софы нам было вольготнее всего. Кроме того, Софа жила между мной и Зойкой, и часто место сбора, перед тем, как пойти гулять, было у нее.

Собравшись у Софы, мы часто болтали, и однажды , когда обсуждали чьи-то роды, девочки выяснили, что я неправильно представляю сам процесс родов - я думала, что дети вылезают на свет божий через пупок.

Можно себе представить, как веселились мои подруги, обнаружив такую неосведомленность!

- Господи,- сказала я,- как же ребенок вылезет?- там и пространства такого нет.

- Ничего,- ответила Софа,- все рожали и ты родишь в свое время.

Девчонки на этих посиделках часто устраивали возню, бегали друг за дружкой, боролись, визжали. Но я этого не любила, как и в детстве. Если на меня нападали, то я забивалась в угол потеснее, и укрывшись локтями, громко визжала и царапалась, лишь бы отстали.

Я в это время, после поступления в художку, много рисовала, и любила рисовать прохожих из Софиного окна. Людей на противоположной стороне я рисовала полностью, а у проходящих мимо окон рисовала только ноги.

Я вообще, по совету учителей, ходила всюду с альбомом и чуть свободная минута, кидалась рисовать.

Рисовала я и на производственной практике. Сохранился рисунок Оксаны Тотибадзе, работающей на сверлильном станке. На этом станке работали, в основном, ребята, девочек мастер не подпускал, одна Оксанка, рослая, физически сильная, внушала доверие ему и он разрешал ей высверливать заготовки на станке.

После того, как вдоль линии детали просверливали отверстия в сплошном листе стали, его зажимали в станок и зубилом выбивали заготовку. Все это требовало физической силы и тоже делалось мальчишками, в основном Османом и Юркой Вороновым. Только потом заготовку давали нам и мы делали из нее деталь напильниками. Позднее мы изготовляли даже инструменты, помню молоток и ножовку.

Делать из грубой заготовки красивую блестящую деталь мне очень нравилось, но само пребывание на заводе было очень утомительно из-за шума станков.

В девятом или в десятом классе, уже не помню, Маня поссорилась с матерью, ушла из дому и стала жить у кого-то из родственников, кажется у сестры матери, своей тетки Кати, которая была всего на год старше ее.

Валя приходила, переживала, чуть не плакала и упросила меня пойти подействовать на Маню. Я пошла к Кате с Тирой, которая, как всегда обо всем, знала, где находится Маня. Тира была в курсе не только того, что происходит и происходило, но и того, чего никогда не было, и хотя она говорила, не закрывая рта, но при этом умела выглядеть как человек, которому еще что-то известно, но она не скажет.

Я, несмотря на свою говорливость, в Тирину речь не успевала вставить ни слова, я просто немела под таким напором.

Однако, тут Тира, которая не очень-то меня жаловала, всю дорогу к Мане молчала. И только один раз высказала неуверенность в успехе нашего похода. Мы пришли, вышла худющая и злая Манька, сразу понявшая от кого и зачем мы пришли.

- Ну и что,- спросила я после приветствий,- что ты себе думаешь, ведь все равно надо возвращаться.

- Не пойду, мрачно,- сказала Маня,- устала я от нее.

Я продолжала настаивать на своем:

- Ну что, все бывает, проучила ее и хватит, она же страдает и тебе несладко. Все равно, рано или поздно надо мириться, не на всю же жизнь ты поссорилась с родной матерью. Маня молчала, мрачно глядя в сторону.

- Сама знаешь, мне тоже достается, ну терплю же я.

- Ну, знаю, знаю я,- отмахнулась Маня,- но все равно, пока не могу.

Я вздохнула и ушла, а Тира осталась. Вале вечером я сказала:

- Еще не отошла, но думаю, скоро успокоится и вернется.

И Маня, поломавшись немного, вернулась в родной дом, но как долго это продолжалось, не помню. Во всяком случае, не несколько дней, а гораздо дольше.

После этого ссорясь со своими домашними, я горестно кричала: