Рита услышала, как он пренебрежительно сказал кому-то, садясь в машину:
— Пьяная….
Она добрела до ближайшего дома и оперлась о стену. Боль стала нестерпимой, и она вдруг почувствовала, как по ее ногам заструилось что-то горячее и вязкое.
«Зачем я его так? — с запоздалым сожалением подумала она. — И до дому… Как я теперь до дому доберусь?»
За углом здания, возле которого стояла, Рита разглядела темный уютный дворик и, главное, скамейку, скособочившуюся среди оголенных, сиротливо торчавших в разные стороны кустов.
«Сейчас я чуть-чуть посижу, — подумала она, — и пойду домой…»
Держась за выкрашенную в бледно-желтый цвет стену, она добрела до другого угла и страшно испугалась: как она, лишившись опоры, доберется до скамейки? В Ритином помутившемся сознании царил такой хаос, что она даже не понимала, зачем ей эта скамейка, но твердо знала — там спасение!
Она уже почти дошла, с трудом перебирая ватными ногами, и уже видела полуслепыми от боли глазами ободранное, прежде ярко-зеленое чудовище с причудливо изогнутыми чугунными боковинами, когда сознание покинуло ее. Опускаясь прямо в кучу грязного снега, она упорно продолжала тянуться рукой к скамье, будто не желая смириться с поражением.
* * *
Очнулась Рита в послеоперационной палате. Уже наступил вечер. За темными окнами густела вязкая темнота, лампы дневного освещения под потолком размеренно и раздражающе-нудно гудели, заливая палату мертвящим неоновым светом.
Рита повернула голову и осмотрелась — все восемь кроватей, поставленных в два ряда друг против друга, были заняты. Она лежала на последней кровати, стоявшей возле самой двери, выкрашенной белой краской и застекленной и оттого, видимо, казавшейся такой тревожаще непривычной… Недомашней…
Простынка сбилась во влажный, раздражающий ком, и, как Рита ни старалась, расправить ее не удавалось. Видимо, усилия были причиной тому, что у нее вдруг усилилось кровотечение, и она почувствовала, что пеленка, проложенная у нее между ног, совсем промокла. И тут Рита все вспомнила… Ей захотелось закричать, заплакать в голос, но слез не было. Она повернулась на живот и впилась зубами в подушку…
Две женщины справа от нее, приподнявшись на локтях, вытянув шеи и наклонив друг к другу головы, о чем-то шептались. До Риты долетали лишь отдельные слова:
— Она со шкафа прыгала… Ванны горячие…
— Вот-вот, дуры безмозглые… калечатся… А мы тут месяцами…
— А эта… из общаги… Спицей все расковыряла… Еле спасли…
— Ну ду-у-ура!
Рита поняла, о чем речь, и ее затошнило. Стараясь погасить спазм, она повернулась на бок и заставила себя глубоко дышать, не прислушиваясь больше к разговору соседок. Только сейчас она ощутила резкий, тяжелый, больничный запах — смесь запаха лекарств, боли и страха.
Открылась дверь, и в палату проковыляла нянечка со шваброй и полязгивавшим ведром, в котором плескалась уже не слишком чистая вода; ведро это старуха, похожая на бабу-ягу, грохнула на пол прямо перед Ритиным носом.
И тут Рита наконец заплакала. Но не так, как ей хотелось сначала — с криком и истерикой, а тихо, едкими горячими слезами, умудряясь подавлять даже всхлипывания. Глаза ее вдруг встретились с глазами бабы-яги, и та присела на краешек Ритиной кровати.
— Ну что ты, что, милая? — тихо спросила старуха, и голос ее прозвучал неожиданно ласково и по-домашнему тепло.
— Ребенок… — прошептала Рита, давясь слезами. — У меня больше не будет ребенка…
— Хм, и кто ж тебе это сказал?
— Я знаю, у меня резус отрицательный…
— И-и, милая, — протянула старуха, замахав на нее изборожденными морщинами, задубевшими от работы руками. Точно такими же, какие были у Ритиной бабушки… — И не думай! Мы вон раньше-то без всяких резусов рожали! И ничего. — Она легонько коснулась одеяла, прикрывавшего Ритин живот. — И не плачь, и не горюй! У тебя их там еще цельная деревня — и Ванюшек, и Манюшек… Давай-кось я тебе простынку-то лучше поправлю!
* * *
Прошло несколько дней, и Риту перевели в палату выздоравливающих. Она по-прежнему была мрачна, молчалива и сторонилась своих соседок, наряженных в яркие домашние халатики и проводивших время в непрерывной болтовне. Все они или почти все лежали на сохранении (впрочем, две из них тоже, как и Рита, поправлялись после выкидыша). Серый больничный халат и протертые шлепанцы сорок последнего размера будто отделяли от других обитательниц палаты Риту невидимой, но непреодолимой стеной. Скорее всего она сама воздвигла эту стену, так как совершенно не могла себе представить, что сможет говорить с кем-нибудь из них о своем горе, о разлюбившем ее Сергее так же легко, как сорокалетняя Петровна, похохатывая, рассказывала о своем муже-алкаше… Или брошенка Валентина о своем очередном хахале, из-за которого у нее и случился выкидыш, о потере ребенка эта румяная и дородная женщина, впрочем, не слишком сожалела…
Риту никто не навещал, хотя она в первый же вечер попросила медсестру позвонить Сергею, а когда того не оказалось дома, его матери. С Людмилой Сергеевной медсестра Людочка — эфемерное, рыжеволосое, добродушнейшее создание — пообщалась. Отводя глаза и стараясь не вдаваться в подробности, она сообщила Рите, что свекровь — в курсе.
Рита не стала расспрашивать. Только горько усмехнулась и с прежним мрачным упрямством принялась рассматривать выкрашенную светло-бежевой краской бугристую стену.
Пожалуй, Рита не спятила только потому, что в те дни, когда работала добрая баба-яга Анастасия Савельевна, она как хвостик бродила за старухой следом и слушала ее добродушную воркотню… Порой баба Настя выкраивала свободную минутку и рассказывала Рите истории из своей жизни, в которых обязательно преодолевала все препятствия и… В общем, Рита с удовольствием слушала журчание речи доброй бабы-яги и радовалась, что та не заставляет отвечать… Что с молчуньи взять?
Обида зрела и выкристаллизовывалась в Ритином сердце. Ей, в конце концов, все стало ясно, и она уже планировала, как вернется домой… Что ж, диплом у нее есть. Специальность неплохая. Правда, кому в их городишке может понадобиться специалист по маркетингу?.. Ничего! Что-нибудь придумает. Она ожидала выписки.
* * *
Через несколько дней Риту посетил милиционер.
Молоденький лейтенантик, удобно расположившись в кресле, стоявшем в больничном холле — просторном и уютном, со столиками для игр, сломанным телевизором и ободранным пианино, — предложил Рите сесть и сразу взял быка за рога:
— Будьте добры, сообщите подробности наезда!
Рита удивилась:
— Но никакого наезда не было!
— Как? А мальчик утверждает…
— Если уж на то пошло, то столкнула меня с тротуара крупногабаритная тетка с сумками — она как танк шла… И я очень рада, что никто не пострадал!
— А вы? — возмутился милиционер. — Мы разыскали и машину, и водителя. Директор СП! — Это слово он произнес, как выплюнул. — Можете с него за ущерб…
Рите стало противно.
— Пишите, — зло сказала она. — Никакого наезда не было! Я едва, правда не по своей вине, не стала виновницей ДТП. Можете с меня — за ущерб!
Она резко поднялась и, не оглядываясь, прошла в коридор, ведущий к ее палате. Милиционер недоуменно, пожал плечами, фыркнул и, пробормотав что-то вроде «баба с возу…», покинул помещение.
На следующий день Рите принесли большой букет роз, пакет с бананами и апельсинами и записку:
«Я вам очень благодарен. Если чем-то могу помочь, ради Бога, не стесняйтесь. Мой телефон 38-34-70.
Владислав Стоценко».
Записку она выбросила.
* * *
Рита занималась гимнастикой как одержимая, не слушая предупреждений и выговоров медсестер. Раиса Михайловна — ее лечащий врач — сказала, что выпишет ее через три дня.
«Я должна быть в форме! Я должна быть в форме!» — как заклинание твердила про себя Рита и занималась, занималась до седьмого пота, до темноты в глазах.
