Получив известия из Петрограда, Замятин не медля возвращается на родину. Революцию он не то чтобы принял или не принял, как другие коллеги по перу, — он ею жил. Это была ЕГО революция ("Если бы все эти годы не прожил вместе с Россией — больше бы не мог писать".) Хотя нельзя сказать, что Замятин, подобно многим, пришел в нее солдатом — то есть подчинившись беспрекословно. У интеллигента — инженера и писателя — к тому времени уже появились некоторые сомнения, во всяком случае в дневниковых записях не слышно оптимистических фанфар (хотя и ненависти, злобы, ехидства или брюзжания тоже нет): "Веселая, жуткая зима 17-18 года. Бестрамвайные улицы, длинные вереницы людей с мешками, десятки верст в день, буржуйки, селедки, смолотый на кофейной мельнице овес. И рядом с овсом — всякие всемирные затеи: издать всех классиков всех времен и народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира... Писал в эти годы сравнительно мало; из крупных вещей — роман "Мы"".
Такая вот скромная запись о романе, прославившем автора во всем мире! Кроме его родины...
Работа над книгой была начата еще в 1916 году, до революции. Вряд ли близкое знакомство с Западом ускорило разочарование Замятина в социализме; скорее это сделали Достоевский и Фрейд, одним из первых почувствовавший конфликт природы и цивилизации — в человеке и культуре. С трудами венского мудреца Замятин успел познакомиться, и они произвели на писателя сильное впечатление.
Дом, где родился Е. Замятин. Лебедяньf Липецкая область
Евгению Замятину два года
Тягостные, пессимистические мысли одолевали Замятина не в связи с частностью — социализмом; он начал серьезнее задумываться над перспективами человечества вообше. Потом, после победы социализма, в коей не сомневался... Может быть, поэтому писатель и отнес свою утопию в необозримо далекое будущее — на целую тысячу лет вперед.
В мире замятинской утопии словно материализовался кошмар часовщика: люди превращены в винтики, пружинки и зубчатые колесики гигантского часового механизма. У них нет стремлений, фантазий, чувств — одни лишь функции.
Другой русский провидец, Владимир Одоевский, почти за век до Замятина также предвидел явления странные: "часы запахов: час кактуса, час фиалки", "машину для романов и отечественной драмы"... Создается впечатление, что автору романа с кратким названием "Мы" были знакомы слова предшественника, которым к тому времени исполнился без малого век: "Полное презрение к достоинству человека, боготворение злата, угождение самым грубым требованиям плоти стали делом явным, позволенным, необходимым. Религия сделалась предметом совершенно посторонним; нравственность заключалась в подведении исправных итогов; умственные занятия — изыскание средств обманывать без потери кредита; поэзия — баланс приходно-расходной книги, музыка — однообразная стукотня машин; живопись — черчение моделей". Но то, что однажды посетило Одоевского как вспышка, моментальное прозрение, Евгений Замятин в романе "Мы" расчертил подробно и обстоятельно — инженер!
В краткой ретроспекции к роману мы узнаем, как периоду разболтанности и всеобщей неопределенности ("анархия свободы") положила конец Двухсотлетняя Война — война между городом и деревней. В результате победы первого мир был окончательно СПРОЕКТИРОВАН, и отныне все человеческое сообщество превратилось в стройную систему "нумеров". Однако решительные и неудержимые в своих стремлениях "архитекторы человеческого счастья" (ни во времена Замятина, ни позже у него на родине эти слова не воспринимались иронически) натолкнулись на препятствия иного рода.
Кто-то древний заметил, что миром правят Любовь и Голод; вот и будущим проектировщикам утопии пришлось сдвигать эти досадные "завалы" на обочину общечеловеческой столбовой дороги. С голодом, иначе говоря, с проблемой накормить постоянно растущее народонаселение справились легко. Была изобретена искусственная ("нефтяная") пища, и хотя при переходе к ней погибло 8/10 всего населения Земли, остальным досталось наслаждение рукотворным математизированным раем.
Евгений Замятин - гимназист. Воронеж, 1898 г
Сложнее оказалось с человеческим естеством, его трудно регулируемыми потребностями и странностями, неподвластными логике и формализации: "Наконец и эта стихия была тоже побеждена, т.е. организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический "Lex sexualis": "всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер". Иначе говоря, любви, привязанности, семьи в утопии Замятина нет — только сексуальное общение "по предварительной записи".
Вообще, поскольку населяют утопию нумеры, то и жизнь в ней — не жизнь, а одно сложное "социальное уравнение". Вероятнее всего, идею математизировать утопию автору с сарказмом подсказал "человек из подполья" Достоевского: "Незыблемы и вечны только 4 правила арифметики. И только мораль, построенная на этих 4 правилах, пребудет незыблемой и вечной". Пройдет еще четверть века после выхода замятинского романа, четверть века, заполненная неустанными трудами "социальных математиков" и залитая кровью тех, для кого они писали свои "уравнения всеобщего счастья", и герой другой великой антиутопии, споря и с Замятиным, и с Достоевским, придет к своему выстраданному кредо: "Свобода — это возможность сказать, что дважды два четыре"...
Но все по порядку. Пока же и в идеальное уравнение вкралась столь ненавидимая замятинским героем, нумером Д-503, трансцендентная величина; как во всякой антиутопии, размеренный и претендующий на вечность порядок неизбежно содержит и червоточину. В утопии Замятина есть недовольные, которых не пугает перспектива публичной казни (любопытен способ ее: вместо электрического стула— некая Машина, которую включает вождь — Благодетель). И вот с ними-то, с диссидентами этого "дивного нового мира" (и эта отсылка к еше одной великой антиутопии XX века вполне уместна) как раз все неясно.
Евгении Замятин с родителями и сестрой Александрой. Ледедянь, 1904 год
Революционное подполье, мечтающее о свержении ненавистного "совершенства", в большей степени основано на отрицании — как и всякая революция. Какой мир они построят, если победят, революционеры и сами не вполне представляют. Скорее всего это будет отнюдь не царство божье на земле — неслучайно название организации не расшифрует, не продолжит только ленивый: "Мефи". И противопоставить утопии, основанной на логике, на точном расчете, диссиденты-революционеры могут лишь нечто диаметрально противоположное. Стихию не сдерживаемых инстинктов, атавизмы (рассказчик также неслучайно все время подчеркивает остатки волосяного покрова на своих руках), торжество эгоистического "я".
Мало приятная перспектива, что и говорить.
Принято сочувствовать угнетенным. Но захочется ли жить в мире, в котором победит ИХ революция? Кто все еще сомневается, пусть вспомнит, как однажды на сцену уже вышли те, кто также отстаивали свое право на иррационализм, голос крови и атавистическое чувство — как альтернативы разуму. К чему это привело, хорошо известно (нам: Замятин не дожил до этого иррационального шабаша).
Финал утопии страшен. И даже не потому, что подруга героя погибает, а его подвергают лоботомии. Ужасны последние слова нумера, которого заботливые социальные лекари вылечили, удалив ему из мозга "опухоль" -фантазию: "Разум должен победить". И это плохо?!
