Был и постскриптум — P. S. В нем излагались побудительные мотивы письма. Они сводились к тому, что автор, как всякий честный вор-патриот, не может без презрения лицезреть коллегу, который солидаризуется с русской и мировой контрой, о чем свидетельствуют слухи, имеющие хождение в воровском мире, а именно: Ванька с пятнышком связался с контрой, начальник которой — приехавший из Москвы белый офицер, служащий ныне в высоких советских сферах. Подобное сердечное согласие между контрой и благом чревато для России недюжинными бедами, поэтому-то господам чекистам и идут на помощь люди, подобные автору этого письма.

Вот такое кучерявое послание получил Шмаков.

Письмо было странное, даже подозрительное. Но к нему был приложен чертеж улицы, указан дом, входы-выходы.

Сотрудник, спешно посланный по адресу, подтвердил: все, как в письме. Больше того, из осторожных расспросов выяснилось, что человек, по описанию очень похожий на Ваньку с пятнышком, действительно часто появляется (а может быть, и живет) на этой улице.

И Шмаков решился.

Неделя, отведенная ему на завершение операции, кончалась.

Ванька к Федорову не появлялся, но он свое дело уже сделал: Федорова стали пробовать на контакт.

Письмо, пришедшее в ЧК (при условии, конечно, что все в нем подтвердится), было как манна небесная.

Уже в начале улицы Шмаков почуял неладное. Возле одного из домов густо толпился народ.

Конечно же, подошел. Краем глаза заметил, как с разных сторон, походкой гуляючи, подходят другие члены группы.

— Что стряслось?

— Дак человека вот убили.

Человек лежал на животе, страдальчески вывернув вбок голову. Над ним тихонько плакала худенькая старушка.

— …Сына убили.

Это был Ванька с пятнышком.

— А как убили-то? — шепотом спросил Шмаков, обернувшись.

— А вон тот-то, другой, лежит. Так они сами себя и постреляли, видно. Не поделили чего или просто так.

— Где?

— Да во дворе смотри, возле огорода.

Шмаков увидел сначала шинель, словно бы наброшенную на колья ограды. И только потом, что в шинели — вниз и вперед головой — полувисит человек. Без шапки. Голова обритая. Тренев.

А случилось с Треневым как во сне — том самом, который преследовал его все последние дни.

Шел по Преображенской. Быстро и зло оскальзываясь на подмерзшей мостовой, торопился на Выборгскую. Там, слесарем в ремонтных мастерских, работает родной дядя Ваньки с пятнышком.

Последние дни Тренев был уже на крайнем пределе. Болезнь, голод, бессонница — все вдруг навалилось разом. Держался, пожалуй, только злостью — злой судорогой, которая однажды вдруг сжала душу, как в кулак, и не отпускала. Если бы отпустила — в ту же минуту наверняка бы упал и не смог больше встать.

Сам себе был как чужой. Чуждо, бешено бухало сердце в груди. Чуждо свистело дыхание сквозь незнакомо ощеренный рот. Никогда он не бывал таким: мир сузился, будто шоры надели. И вся жизнь свелась к одному-единственному — к остервенелой гонке за Ванькой с пятнышком.

…И вдруг, на бегу, его словно бы какая-то рука приостановила, мягко и задумчиво.

Он оглянулся и тотчас почувствовал, как вкрадчиво насторожилось у него все внутри. Налево тянулась улица.

Его медленно и торжествующе окатил озноб. Она до жути напоминала ту самую улицу, которая все последнее время снилась ему.

Он свернул в нее и, сам того не замечая, пошел медленно и осторожно, чуть ли не на цыпочках, как во сне.

Он узнавал и дома, и тощие деревца за палисадниками, и (сердце сжималось) вот сейчас, сейчас должна была появиться впереди ватная сутулая спина!!

Но никто не появлялся.

Он услышал, что сдерживает дыхание.

Наконец вдали произошло какое-то движение. Баба с коромыслом неторопливо перешла дорогу.

Мгновением позже чуть впереди раздался вдруг громкий разговор. Из арки вышел человек в короткой шинели, кратко и внимательно взглянул на Тренева, быстро пошел вперед.

Тренев узнал — по вдруг прервавшемуся дыханию, по мгновенно прошившему поту, — что это Ванька.

Бандит торопливо уходил. Так же торопливо пошел за ним Тренев.

Несколько раз Ванька оглядывался — умело, коротко, не сбавляя шага. Потом вдруг побежал.

Ему было совсем близко до угла.

Тренев тоже бросился бегом. Выскочил за угол — и…

…И у него вдруг охнуло внутри от какого-то зловещего, жутко все осветившего предчувствия.

Что за чертовщина! Ряд домов, пустая улица, заводик в конце, угрюмый и приземистый, — все было именно так, как в том сне. И — как в том сне — не было Ваньки!

Тренев пробежал вперед. И в переулке заметил бандита, который перелезал через ограду, тревожно оглядываясь на него.

«Вот он где, оказывается, хоронился! — мелькнула нелепая мысль о снах. — Знать бы раньше…»

Взводя курок, ринулся следом.

Ванька уже перескочил забор и теперь торопливо уходил, увязая и скользя в грязи огорода, к пустырю, который начинался сразу за домами.

Тут впервые Тренев крикнул:

— Стой! — получилось это у него хрипло, даже умоляюще.

Ванька невнимательно оглянулся и выстрелил.

Тренев уже почти перелез забор, когда его вдруг сильно толкнуло в живот, и он понял, что Ванька попал.

Шинель зацепилась за колья. Он падал головой вперед. Бандит уходил.

Но, повиснув на заборе, Тренев все же сумел поймать момент, когда его крупно ходящая рука с наганом окажется в направлении Ванька, и раз за разом выпустил весь барабан.

«Сколько прошло времени?»

Тренев очнулся ненадолго и, с трудом приподняв набрякшую голову, увидел, что мимо него, в каких-нибудь пяти шагах, оскальзываясь по глине и поминутно падая на колени, идет человек.

Ванька с пятнышком возвращался. Он даже не взглянул в сторону Тренева. У него были свои дела: изо рта извергалась нежно-розовая пена, и он надсадно кашлял, прижимая руки к груди.

Тренев улыбнулся. Улыбка у него получилась, какая была у живого, — жесткая горючая складка в углу рта.

— Радуй, Шмаков, радуй…

Радовать нечем, сам видишь. Ванька с пятнышком убит при невыясненных обстоятельствах инспектором Треневым.

— Почему Тренев действовал в одиночку?

— Некоторые сотрудники действовали в одиночку. Нам казалось, что это будет способствовать широте поиска. У всех был один строжайший приказ: выйдя на Ваньку, ни в коем случае не пытаться брать самим, только установить место его пребывания.

— Чем объяснишь, что за домом матери Ваньки не было наблюдения?

— Это грубая ошибка: о переезде его матери в Питер нам не было ничего известно.

— Что дал обыск?

— Два револьвера. Десять с небольшим фунтов золота. Банковский слиток — из тех, что взяты в августе семнадцатого при ограблении Общества взаимного кредита.

— Мать?..

— Плачет. Похоже, не знала о занятиях сына. В последние дни, по ее словам, он не выходил из дома. Лишь два раза. В первый раз, судя по всему, на свидание с Федоровым. Второй раз — в день смерти, пошел к соседу отнести рубанок. Один раз приходил напиться молодой парень, похожий на офицера. До этого два раза приходил Валет.

— Засаду оставили?

— Да, но в ней, кажется, мало смысла. Шмельков сообщил, что по малинам слух о смерти Ванька уже прошел. Слух, надо признаться, странный, но играющий нам на руку. Ваньку, дескать, убил «кровник». Описание «кровника» и Тренева совпадают. Остается Валет. Возможно, он знает о связях Ваньки с офицерьем. Остается Федоров. Если в ближайшее время у него ничего не произойдет, придется огулом брать людей Боярского, другого выхода не вижу.

— Что думаешь о письме?

— Зависть. Конкуренция. Обида. Все что угодно…

— Писал, заметь, человек, который знал, где скрывается Ванька.

— Не думаю, что это Валет. По оборотам в письме — не похоже. Скажу, конечно, пусть добудут что-нибудь писанное его рукой…

— А-ах, Шмаков! Ладно! Иди!