— Осмотрите, пожалуйста, и вы.

Я склонился над Золотовым. Живот твердый и горячий.

— Серьезно, — сказал я.

— Демонстративная картина, не правда ли? — спросил Чуднов тоном педагога. И добавил: — Прободная язва желудка. Борис Наумович сам поставил диагноз. И я солидарен с ним.

Золотов очнулся, приоткрыл глаза. Тихо спросил:

— Василий Петрович возвратился?

— Пока нет, — ответил Чуднов, — но телеграмму ему послали. В Москву тоже телеграфировали.

— А позвонить никто не догадался? Иногда это быстрее, чем телеграмма, — сказал Золотов.

— Звонили. Сам звонил, — сказал Чуднов.

— Но ждать нельзя, — сказал Золотов. — Как вы полагаете, кто из студентов справится лучше?

— Вам виднее, Борис Наумович. Как хирургов, я их маловато знаю, — сказал Чуднов.

— Николай Иванович здесь? — спросил Золотов.

— Здесь! — сказал я.

— А Юрий Семенович пришел? — спросил Золотов.

— Да, да! — сказал Чуднов, поглаживая руку Бориса Наумовича. — Пришел! Вы не волнуйтесь. Теперь все будет хорошо.

У Гринина вспыхнуло лицо. Слово «теперь» имело к нему самое прямое отношение.

— Ну, так кому делать? — спросил Чуднов, глядя в лицо Золотова.

Золотов не отвечал.

Чуднов еще несколько раз спросил.

— Ну что же такое?.. Как же? — Оглянулся, а посоветоваться и не с кем. — Скорее пойдемте в ординаторскую. — И жестом показал Нине, чтобы она оставалась возле Золотова.

Да, отныне это был уже не Борис Наумович, грозный, неуступчивый заведующий отделением. Это был обычный больной.

Из приемного покоя мы вышли в вестибюль. Ни души. Врачи, поняв, что ничем не могут помочь, разошлись.

И лишь в коридоре хирургического отделения акушер-гинеколог продолжала что-то доказывать невропатологу Надежде Романовне.

— Вы не посидите у Бориса Наумовича? — спросил у них Чуднов.

— С удовольствием, Михаил Илларионович!

— Как же!

Делая друг другу какие-то знаки, они пошли к приемному покою.

В ординаторской мы уселись на диван, но Чуднов поднял нас и спросил:

— С диагнозом все согласны?

Мы были согласны.

Чуднов сказал:

— Нужна срочная операция. Ждать Василия Петровича и врача из Москвы не будем. — Он выпустил изо рта несколько клубочков.

— Не будем? — спросил Каша.

— Не можем, — ответил Чуднов. — Вдруг Василий Петрович пробудет у соседей до утра? Откуда мы знаем? Он не может там прервать операцию… Важна каждая минута. Вам, Юрий Семенович, придется оперировать.

— Я готов. — Руки Гринина поправляли поясок халата.

— Готовы? — Чуднов смотрел на руки Гринина. — Прекрасно, если готовы. Пошли! А товарищи вам помогут.

— Поможем! — выкрикнул Каша.

— Итак, за дело, — сказал Чуднов. — Инструменты уже давно вскипели. — И первым стал закатывать рукава халата.

Гринин мыл руки у дальнего крана. Каша и Чуднов толклись над одной раковиной. У третьей раковины, у самой двери, натирал руки я. Намыленная щетка, словно разумное существо, беспрерывно и самостоятельно двигалась от кончиков пальцев до локтей.

Игорь мыл руки и что-то говорил Чуднову. Шум льющейся из крана воды заглушал его голос. Я ничего не мог разобрать. Иногда Игорь поглядывал в мою сторону, и тогда мне казалось, что разговор идет обо мне. Чуднов в чем-то убеждал Игоря и обмывал под краном полные, заросшие седым волосом предплечья. Игорь держал в воздухе намыленные до локтей руки, ждал, когда Чуднов посторонится.

Операционная…

На операционном столе лежит Золотов. Он никого и ничего не видит. Он в забытьи.

Входит старшая сестра отделения, высокая, широкая в плечах женщина.

— Ампул с кровью нет, — растерянно говорит она.

— Возьмите у меня, — предлагает Чуднов.

— Какая у вас группа? — спрашивает Гринин. Сегодня в операционной он главный. Сегодня ему подчиняются все.

— Право, не знаю, — смутился Чуднов.

— Нина Федоровна, — обратился Гринин к Нине, — срочно определите группу крови.

Нина взяла руку Чуднова и приступила к делу. Вскоре она ответила, что группа крови не подходит для переливания.

Старшая сестра предложила свою кровь. Но ее группа тоже оказалась неподходящей.

Гринин протянул руку Нине, но и его кровь не годилась для Золотова.

Я знал свою группу. Я назвал ее. Все поняли, что она тоже не годится. Нина протянула руку старшей сестре. Теперь старшая сестра взялась за определение группы крови.

— Прекрасно! — воскликнула она. — Ваша кровь ему годится. — Она так и сказала «ему» — это про недосягаемого Бориса Наумовича, перед которым всегда трепетала.

— Нина Федоровна, сколько вам не жалко? — спросил Гринин.

— О чем вы говорите! Хоть литр! — ответила Нина.

— Старшая сестра, перелейте триста кубиков, — распорядился Гринин и посмотрел на Чуднова. Он не возражал.

— Бери четыреста, — шепнула Нина.

Старшая сестра понимающе кивнула, но через минуту опомнилась и спросила:

— Юрий Семенович, а четыреста можно?

— Можно, — ответил Гринин.

Борису Наумовичу было перелито четыреста кубических сантиметров крови, но состояние его, казалось, не улучшилось.

Чуднов поторопил:

— Начнем, товарищи, операцию. Юрий Семенович!

Гринин подошел к операционному столу и положил руки на простыню. Ногти у него недостаточно коротки, но очень чистые. Видно, щетка как следует походила под ними.

Мне показалось, что и старшая сестра смотрит на его ногти. Сегодня и она стояла у операционного стола, готовая в любую минуту прийти на помощь.

— Йод! — властно потребовал Гринин. Черные брови его вдруг сомкнулись, кожа на лбу собралась в глубокие складки.

Операционная сестра Женя подала ему одну палочку с йодом, другую. Третью протянула мне. Мы вместе смазывали кожу живота.

— Простыню! — снова раздался громкий голос Гринина. Его взгляд скользил по оконной раме, по кафельной стене.

Ему подали сверток. Он быстро развернул, ловко покрыл больного простынею, оставив окно для разреза.

— Быстренько, быстренько, товарищи! Как пульс? — осведомился Чуднов.

— Частит, — ответила врач-невропатолог.

Вошла терапевт Екатерина Ивановна. Чуднов встретил ее возгласом:

— Нашего полку прибыло! Милости просим.

— Я вначале даже не поверила. — Старушечье усохшее личико ее сморщилось. Она посмотрела на Золотова, словно опознавая, он ли это. — Борис Наумович, как же вы поддались? Вечно врачи умирают не как люди…

— Екатерина Ивановна, коль пришли, стойте на пульсе, подмените Надежду Романовну, она устала, — сказал Чуднов.

— Устала? Как вы определили? — сказала Надежда Романовна и уступила место старому врачу. Стала рядом. И не уходила до конца.

Екатерина Ивановна положила свою руку на руку Золотова.

— Пульс ничего. Михаил Илларионович. Значит, прободная?

— Да, к сожалению, — Чуднов заволновался. Его круглые плечи вздрагивали.

— А вы знали, что он язвенник? — спросила Екатерина Ивановна.

— Не знал, но догадывался.

— А я знала. Он ото всех скрывал, а со мной советовался, — разоткровенничалась Екатерина Ивановна. — Как он страдал от этой язвы! А скрывал умело. Кроме вас, наверно, никто и не догадывался. Вечно врачи болеют не как люди.

Екатерина Ивановна поискала кого-то глазами:

— Игорь Александрович здесь! Я так и знала. — Наклонилась к его уху и для него одного, тихо-тихо, с укором: — Что же не вы оперируете, а?

Чуднова передернуло, и он пробубнил:

— Никаких «что же». Прирожденному хирургу и карты в руки.

Юрка был поглощен работой и, казалось, ничего этого не слышал. Он заканчивал обезболивание новокаином. Действовал смело, уверенно, несмотря даже на что-то, что все время отвлекало его. Еще немного, и я готов был отбросить все свои предубеждения и поверил бы, что он и взаправду настоящий парень, прирожденный хирург. Я ждал, я хотел этого.

Он отдал Жене шприц из-под новокаина и попросил скальпель.

Женя подала. Холодный, бесстрастный, отточенный до блеска металл. Он будет резать все, что попадет под его лезвие. Ему все равно.