Неприятие науки и свободных дискуссий характеризуют вообще все тоталитарные режимы; именно поэтому небиблейская астрономия объявлялась еретической, неугодные антропологические и биологические теории в нацистской Германии и сталинской России — соответственно, «еврейскими» и «буржуазными». Наши же феминистки клеймят «шовинистическими» любые раздражающие их этологические и психологические идеи. Как и любые другие тоталитарные указания, эти тоже подкреплены высокопарным пустозвонством, сводящим все к единому тезису. Поэтому во времена инквизиции любой вопрос касательно колдовства или ереси, заданный невпопад, автоматически причислял вопрошающего либо к колдунам либо к еретикам. Сказать, что наука по сути своей не может быть еврейской или нееврейской, социалистической или буржуазной, будучи просто-напросто проявлением активного независимого интеллекта, стремящегося к объективности, значило дать ход подозрениям в «буржуазности» или «еврействе». Сказать, что к поведенческим наукам неприменимы эпитеты вроде «сексистский» и «шовинистический», значит полностью убедить оппонирующих леди, что вы и есть самый настоящий «шовинист». Попробуете заявить, что рациональный подход к проблеме будет наилучшим решением — будьте уверены, вас непременно обвинят в ереси, еврействе, буржуазных настроениях, сексизме и далее по списку. В самых запущенных случаях, когда беседа сводится к упрямым попыткам хоть как-то наладить разговор, возникает наиболее удаленный от конструктивности вопрос: «Вот вы ратуете за рациональность — почему бы не попытаться просто почувствовать истину?» Это и есть то самое «Верую ибо абсурдно», так как интеллект покидает поле битвы побежденным извечным желанием верить.

Все это напоминает историю о Марке Твене и его светской, респектабельной супруге, которая пыталась излечить его от крепкого матросского выговора. Всю неделю она прилежно записывала каждое произнесенное им ругательство, а в воскресенье утром зашла к нему и зачитала все слова. Тот спокойно выслушал ее и прокомментировал так: «Милая, раз у тебя есть слова, почему бы не положить их на музыку?».

Борцы за освобождение женщин громко кричат о свободе, равенстве, достоинстве, но музыки у них как раз нет. Возможно, именно из-за жесткой анальной настроенности и немецкого влияния, которое оказал на них Карл Маркс. Один мой молодой друг совершенно гениально объяснил такие тенденции в лагере поборников феминизма большим числом бывших монахинь, принесших с собой папское мироощущение римской патриархии. Тем не менее, движение это стало самой поздней волной матриархального прилива и предназначено сыграть свою самую важную роль в следующие несколько десятилетий. Нам же остается лишь надеяться, что стальная скорлупа их упертости смягчится шумными брызгами других удивительных разноцветных рыбок, плескающихся в вольных водах Сознания III.

Тем временем множество книг нам доказывает, что любое мало-мальски стоящее изобретение было создано женщиной (равно как в других многочисленных сочинениях борцов за права чернокожих утверждается, что все расы произошли от негроидной). Вошло уже в привычку постоянно напоминать нам о той исторической предвзятости, из-за которой будто бы создается впечатление того, что прогресс человечества — дело рук исключительно белых мужчин. Сейчас вполне очевидно, что ранние цивилизации, сосредоточенные в плодородном полумесяце земель, включающих Нил и Евфрат, были матриархально ориентированными; некоторые, как указывал Бахофен, были матриархальными в полной мере либо близкими к этому. В Вавилоне, минойском Крите, раннем Египте и этрусской Италии Великая Мать появляется в образе верховного божества, а статуи ее с обнаженной грудью выглядят на удивление одинаково, хотя и звали ее в разных регионах по-разному: Астартой, Иштар, Изидой или Ашторет. Женщины в этих странах занимали посты духовенства, судей, а иногда даже правителей. Они обладали теми же правами, что и мужчины, могли покупать и продавать собственность, заниматься торговлей, заключать сделки, разводиться с мужьями и обладали несомненным превосходством в вопросах толкования пожеланий богини и того, что она хочет донести до своих смертных детей. Очень сплоченные, эти женщины, однако, были невероятно далеки от той мизантропии, которая присуща современным феминисткам и суфражисткам века 19-го. Да и с чего бы им ненавидеть мужчин? Ведь на этой стадии мужчины и не оказывали на них особенного давления.

«История начинается с протеста мужчины против власти женщины», слегка утрируя, писал Роберт Грейвс в своей книге Маммона и Черная Богиня. Другие историки, на первый взгляд лишенные антифеминистского уклона, несогласны с таким грубым доводом и настаивают, что женская власть (с мужской мы столкнулись уже гораздо позднее) в чистом виде сравнительно редка, тут, скорее, имеется в виду тот идеал равноправия полов, который имел место в ранних городах-государствах. Еще более примечательно, что отсутствие чего-либо, напоминающего крепостные стены, вокруг этих городов убеждает археологов в том, что там не было признаков организованной и благоустроенной жизни, в том числе и института рабства, появившегося много позже. Уилл Дюрант в Истории цивилизации цитирует одно из самых распространенных археологически подтвержденных научных мнений, согласно которому рабство появилось после подчинения женщины и, возможно, было именно этим и вызвано.

В Китае, что вообще довольно забавно, была недавно раскрыта очень похожая схема. По мнению Джозефа Нидхэма, автора замечательного шеститомного исследования Наука и цивилизация Китая, матриархальные ценности хорошо сохранились в Дао Дэ Цзин, в котором содержатся призывы к образу, очень близкому к Великой Матери Средиземноморского региона:

Взывающий к ней также призывает все те матриархальные качества, перечисленные в таблице Тейлора. Нидхэм заключает отсюда, что китайская культура до династии Чу была, скорее всего, матриархального типа и занимает она пока не вполне ясное положение в классификации Бахофена.

Даже после подъема правящего патриархального класса женщины сохранили за собой большинство традиционных прав, например, в Спарте. (Платон, чья Республика считается некоторыми историками проспартанской пропагандой, наделил в своем идеальном государстве женщин равными с мужчиной правами, наряду со спартанским социализмом и истинно сталинистской цензурой в искусстве). Даже в Афинах, где женщины по статусу находились чуть выше рабов, куртизанки наслаждались почти теми же правами, что имели свободные мужчины. Афиняне, вероятнее всего, и были авторами того четкого разделения между сексуальной любовью и сексуальным воспроизводством, которое характеризует многие позднейшие культуры. Их лирические поэмы были адресованы чаще всего куртизанкам либо юным мальчикам, которые, по-видимому, не могли испытывать романтические чувства к женщине, бывшей матерью их детей.

На всем протяжении существования этих языческих патриархатов любовь и секс считались радостью и украшением жизни и были тесно связаны с религиозной жизнью государств. Ветхий Завет, как и популярные книжки наставлений для молодоженов, распространенные в 1920-1960е годы, прославляет секс в браке как наивысшее человеческое наслаждение, не пренебрегая и вниманием к груди. («И утешайся женою юности твоей… Груди ее да упоявают тебя во всякое время», Пр. 5:18–19). Притчи Соломона могут даже показаться неискушенному читателю настоящим восхвалением блуда, однако хитрые раввины и христианские теологи все время повторяли, что написанное следует понимать прямо в противоположном ключе. (Еще Роберт Грейвс заметил явное сходство Песен с песнопениями, сопровождающими ритуалы сексуальной магии в древних матриархальных религиях и сохранившихся доныне женских культах).