Литмир - Электронная Библиотека

При сих словах Войнаровский покраснел и потупил глаза. Мазепа, не показывая виду, что заметил это, продолжал:

– Но я прощаю ей и ее любовникам и требую верности только в связях политических. Возбуди в ней прежнюю ревность к делу короля Станислава, а между тем старайся познакомиться с графинею Кенигсмарк, любовницею Августа, и приобресть ее доверенность… хотя бы любовью!.. – Мазепа улыбнулся и замолчал. Отдохнув несколько и собравшись с мыслями, он сказал: – Если Август будет так умен, что воспользуется счастливыми обстоятельствами, восторжествует над своим совместником и овладеет престолом, старайся соединить обе партии под знаменами сильнейшего и, найдя доступ к королю, убеди его, сколь опасны для него дружба и покровительство царя Московского. Уверь его, что если он ополчится на Россию, то Карл забудет старую вражду, выхлопочет для Станислава какую-нибудь немецкую область или отдаст ему свою Померанию, а короля Августа усилит на польском престоле… Я не могу предписать тебе правил поведения… Все зависит от местных обстоятельств, но помни, что в Польше все можно сделать посредством женщин, ксензов и – денег и что даже самые деньги приобретаются там посредством тех же женщин и ксензов. О патере Заленском я не имел никакого известия… Но все иезуиты вылиты в одну форму. Обещай им власть – и они будут помогать тебе… Теперь ступай к королю за бумагами – и обойми меня. Орлик выдаст тебе на первый случай десять тысяч червонцев…

Войнаровский подошел к постели Мазепы, обнял его и сказал:

– Но если меня выдадут царю?

– Безопасность твоя зависит от твоего ума и осторожности. Явно тебя не выдадут, а от предательства прячься под женскою душегрейкою или под рясою ксендзовскою. Волка бояться, в лес не ходить! И мы здесь не за валами! Верь мне, что ты будешь безопаснее в Польше, нежели мы, под покровом Высокой Порты… Прощай!

Мазепа благословил Войнаровского, и он вышел, не говоря более ни слова. Ему соскучилось в Бендерах, и он рад был избавиться от несносной ссылки. Любовь прелестной княгини Дульской ожидала его в Польше.

– Любезный Орлик! – сказал Мазепа. – Я обещал дать взаймы королю семьсот тысяч талеров. Казна наша истощается и нам надобно приискать верного человека, чтоб послать за деньгами, которые я зарыл в овраге, близ Бахмача. Есть у меня деньги и в Печерской Лавре, но я опасаюсь, чтоб монахи не выдали их царю, страшась его гнева…

– Я, право, не знаю, на кого положиться в этом важном деле. Все наши старшины только из страха казни последовали за нами… На их верность я не могу надеяться. Надежнее всех братья Герциги.

– Но не можно ли тебе самому попытаться, Орлик?

– Об этом надобно подумать… У меня было много приятелей в Украине, но теперь опасно полагаться на неизменность дружбы…

– Поди же, порассуди, а завтра скажешь мне, что ты выдумал…

Орлик вышел, и Мазепа, утружденный разговорами, обессиленный напряжением духа, – заснул.

Когда он проснулся, уже было темно. Сон не укрепил и не успокоил его. Кровь в нем волновалась, мечты растревожили его и навлекли мрачные думы. "Он кликнул сторожевого казака и послал его за русским монахом.

Чрез полчаса явился монах. Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, смуглый, бледный, черноволосый, сухощавый. Глаза его блестели, как уголья, из-под густых бровей. На челе изображались ум и следы сильных страданий. Мазепа просил монаха присесть у изголовья своей постели.

– Мы не кончили, третьего дня, нашего разговора, святой отец… – сказал Мазепа, потупя глаза.

– Моя беседа тяжела для твоего сердца, духовный мой сын, – возразил монах, – побереги себя! Ты слаб еще, и всякое душевное напряжение тебе вредно…

– Нет, отец мой, твоя беседа для меня усладительна! Ах, если б ты мог проникнуть в мою душу! Ты бы пожалел обо мне…

– Я сожалею – и молюсь!..

– Молись, святой отец, молись за меня! – сказал Мазепа, и слезы покатились из глаз его. – Он утер их неприметно, склонил голову на грудь и задумался.

Монах молчал, перебирая четки.

– Итак, ты, святой отец, все-таки думаешь, что мой поступок есть измена и клятвопреступление? – сказал Мазепа, тяжело вздохнув.

– Зачем ты в другой раз вопрошаешь меня об этом, сын мой! По обету моему я должен говорить истину пред царем и пред рабом, и если слова мои не приносят ни пользы, ни утешения – я должен молчать.

– Говори, говори смело правду или то, что ты почитаешь правдой! С нами нет свидетеля, и посредник между нами – Бог!.. Если… я чему не верю, убеди меня, докажи.

– Истина немногословна и не знает излучистых путей красноречия, сын мой! Я не привык к спорам и диспутам. Говорю прямо, что думаю…

– Ты знаешь историю, отче мой, итак, вспомни, что я не первый вздумал отложиться от царя, основать особое царство… И эти основатели царств были почтенны, прославлены, благословляемы…

– Людьми, а не Богом! – возразил монах строгим голосом. – Успех прикрыл злодейство, лесть украсила измену, и низость изрекла хвалу… Но истина осталась истиною, и испещренные людскою хвалою хартии не скрыли зла ни пред Богом, ни пред людьми праведными… Сквозь сотни веков проклятие раздается над памятью цареубийц, изменников!..

Монах, увлеченный негодованием, почувствовал, что слишком неосторожно коснулся душевной раны своего духовного сына и замолчал.

– Проклятие! – воскликнул Мазепа. – Проклятие! Итак, ты веришь в действительность проклятия? И меня прокляли!.. – Мазепа закрыл руками глаза и упал на подушки.

Монах молчал.

Мазепа быстро поднялся, присел, устремив на монаха пылающий взор, и сказал:

– Неужели проклятие, произнесенное надо мною церковью, вознесется к престолу Всевышнего?..

– Всевышний милосерд… Но глаголы церкви священны и непреложны. Благословение или проклятие есть только сума, в которой дела человеческие переносятся к подножию престола Высшего Судьи. Церковь судит не по прихотям человеческим, но по закону Божию, водворенному на земле Искупителем греха первородного. Ты сам знаешь, что гласит. Евангелие! В нем заповедана верность и послушание властям, от Бога установленным, соблюдение обязанностей подданного – и терпение. Кесарей и помазанников Божиих судит сам Бог. Ты говорил мне, что царь хотел нарушить право народа, над которым он же поручил тебе власть. Если б и так сталось, то одна несправедливость не оправдывает другой, а в противном случае на земле не было бы ни закона, ни порядка, ни чести, которых один конец на небеси, – и сии узы – присяга, пред лицом живого Бога, на знамени нашего Искупителя, на развернутой книге божественной мудрости. Так, сын мой, нарушение присяги есть разрыв души с небом, а сей разрыв ведет за собой – проклятие!

Мазепа трепетал всем телом. Монах замолчал и снова принялся перебирать четки.

– Отец мой! – сказал Мазепа сквозь слезы, голосом трогательным, исходящим из глубины души. – Если страдания земные могут искупить грехи, то надеюсь на благость Всевышнего! Тяжелый крест влачил я среди славы и величия! Стрелы гнева Господня разили меня в самое сердце… Я хотел любить, искал любви в чувствах родительских, сыновних, супружеских… и в тайном сочетании сердец – находил отраву для моей души, или мертвящий холод, или пожирающее пламя… Все, к чему я ни прикасался сердцем, гибло, оставляя тяжкую память моей собственной вины. Ты не знаешь любви, святой отец!..

Монах тяжело вздохнул.

– Ты не можешь постигнуть, что такое родительское чувство! – примолвил Мазепа.

Монах утер слезы рукавом. Мазепа продолжал:

– И все любившие меня женщины погибли мучительною смертью… И дети мои… в ранней могиле!.. Одна надежда, последняя капля крови моей на земле… дочь моя, моя Наталья, ангел телом и душою, умерла в ужасных муках, может быть, проклиная меня… умерла от оплошности моей, от непостижимого забвения, омрачившего мой рассудок по воле самого Провидения!.. – Мазепа залился слезами, повторяя: – Дети мои! дети мои! кровь моя!..

Монах растрогался. Он также плакал.

Чрез несколько минут Мазепа поднял голову и сказал:

70
{"b":"538873","o":1}