– Когда б не – что? – спросил запорожец.

Старик посмотрел исподлобья на него и сказал, понизив голос:

– Да ведь ты сам, отец родной, короткокафтанник и безбородый!

– Понимаю! – примолвил запорожец. – Русским не нравится то, что царь не любит бород и русского кафтана.

– И вестимо, батюшка! – сказал старик. – Ведь деды наши и отцы носили бороды и жили не хуже других, да и святых-то угодников Божьих пишут с бородами…

– Святость не в бороде, дедушка! – возразил запорожец. – Пишут святых так, как они были в жизни, но мы должны подражать им не в одежде и в стрижке и бритье волос и бороды, а в делах. Нарядись беззаконник как угодно, он все-таки проклят, а праведный муж благословен во всякой одежде.

– Ото так! – сказал старик. – Да вишь, народ, одевшись в кургузое платье и обрив бороду, так и льнет к немцам, а от них далеко ли до расколу, да до антихриста папы. Господи, воля твоя! – примолвил старик, крестясь и тяжело вздыхая. – Уж чего наши бояре не переняли у немцев! Пьют дьявольское зелье, табачище, заставляют своих жен плясать с нехристями всенародно; едят всякую нечисть, и раков, и телят, и зайцев, и Бог знает что. А язык-то наш так исковеркали, что иное слушаешь от русского, да не понимаешь. Да то ли это! Ведь эти поганые немцы мало того, что опутали царя, да еще и подговорили его женить православного царевича Алексея Петровича на своей _обливанке_ Так в старину русские называли всех христиан, которых при крещении не погружают в воду, а только обливают водою… Слышно, наплакался, бедненький! Этот – дай Бог ему здоровье – так тянет все за стариной и куды как не любит немцев и всякой их новизны. За то и народ и священство так и прильнули к нему душой…

Вдруг словоохотливый старик замолчал, как бы испугавшись, что высказал лишнее перед незнакомым человеком.

– Не бойся говорить правду, старинушка, – сказал запорожец. – У нас, на Украине, так же, как и на Руси, не любят немцев и всяких иноверцев, а до сих пор, слава Богу, у нас нет ни одного.

– У нас, батюшка, так они всем завладели, – отвечал старик. – И войско-то они водят, и кораблями правят, и всякими мастерствами заведывают. Нечего сказать, есть меж ними люди добрые и смирные и знают свое дело… да все-таки, что немец, то не русской, что нехристь, то не православный.

– Уж что говорить! Куда им равняться с нами? "Далеко кулику до Петрова дня!" – возразил запорожец.

– А царь-то их, вишь, вельми жалует! – сказал старик. – Сказывают, что от них все тяжкое и горькое, и корабельщина, и поголовщина, и дороги, и каналы, и война-то, которой и конца не видно, и гоненье на стрельцов и старообрядцев Современное мнение народное, ложное во всех отношениях, как всякий вымысел невежества. Без иностранцев Петр не мог бы успеть d великом деле преобразования России. О сем сказано будет ниже… Слышно, что и город-то строить на этом чухонском болоте затеяли они же, чтоб быть поближе к своим, да подальше от коренной Руси. А уж эта постройка города, чего будет стоить, Господи! Ведь что копнешь заступом в землю, так бездонный провал! А кругом пустошь пустошью, и кроме мухоморов, думаю, ничто здесь не созреет. Но ведь царская воля-то словно Божье слово, а наш царь чего захочет, то и будет. Недавно забушевало под ним Ладожское озеро, так он как велел высечь его порядочно батогами, ан на другой раз и пошелохнуться не смело перед ним Предание, до сих пор сохранившееся… Уж за то люблю царя, дай Бог ему здоровья, что у нас для всех равны суд и расправа. Будь крестьянин, будь князь, провинился, так уж не потакнет ради роду и племени. Для верного же и усердного слуги, будь он простой плотник или солдат, всякая честь и награда… Вот, недалече поискать… Посмотри-ка на князя Меншикова. Ныне первый боярин из крестьянских детей. Вот что дело, то дело! Ведь коли сам царь служит и работает, так и всем должно… Да вот и он сам, наш батюшка! Вот сел в свой бот, с кем бишь, издали-то не видно… Видно, едет в Миратейство (Адмиралтейство). Он еще не был здесь сегодня.

– А можно ли мне пойти туда, посмотреть сблизка на царя? – спросил запорожец.

– А почему ж нет! К нему, батюшке, доступ волен каждому, во всякое время и в каждую пору! Я сам проведу тебя. Я подрядчик казенный, и мои люди работают там.

Старик с запорожцем вошли в Адмиралтейство. Старик пошел к своим работникам, а запорожец стал за большим костром бревен. Ботик приближался к берегу, и запорожец, подозвав к себе старика, спросил:

– Скажи, старинушка, который из них государь и кто таковы господа с ним?

– Царь сидит на руле, а на скамьях комендант крепости, Брюс, да вице-адмирал Крюйс, люди добрые, хоть из немцев. А вот этот молодец, денщик государя, Румянцев.

Бот пристал к берегу, и государь, проворно выскочив, пошел к новостроящейся бригантине. Он превышал головою всех бывших в Адмиралтействе людей. На нем был светло-зеленый, длиннополый мундир с красным откидным воротником и с красными обшлагами, камзол и исподнее платье из простого равентуха и козловые сапоги за колено. Подпоясан он был по камзолу лосиною портупеей, на которой висел, при бедре, кортик. Голова покрыта была небольшою треугольною шляпой. Черные волосы его висели по воротнику, небольшие усики придавали выразительность полному, смуглому его лицу, а глаза горели как алмазы. Он и имел в руках трость, знаменитую _дубинку_, которая перещупала хребет всех нерадивых, всех злоупотребителей сего славного царствования.

Поздоровавшись с работниками, Петр Великий взобрался на новостроящуюся бригантину, обошел повсюду от киля до шканцев и, спустившись на землю, пошел к другому стапелю. Перед ним несколько работников силилось поднять бревно из костра. Петр подошел к ним, закричал: "Посторонись!" – и когда работники опустили бревно, Петр уперся в него плечом, двинул, и тяжелое дерево слетело на землю как перышко. Государь улыбнулся и пошел далее.

– По-каковски ты рубишь, неуч? – сказал государь плотнику, выхватив у него из рук топор и бросив на землю свою дубинку. – Топор держи плашмя к брусу, да не размахивайся, а надрубай бережно. Вот так! – Петр стал сам тесать бревно, приговаривая: – Ведь это дорогой товар – дуб, испортить его легко в минуту, а пока он вырастет, надобно ждать веки! Гей, мастер!

Работники стали кликать корабельного мастера, который немедленно предстал пред государем.

– Не изволишь беречь лесу и не умеешь выбирать работников, – сказал ему государь. – Неужели у тебя нет лучших плотников для такой работы?

– Откуда взять, государь! – сказал мастер. – Рад-радехонек, когда найдешь человека, который смыслит поболее, как рубить дрова! Ведь у нас столько работы, государь, что и в Голландии не нашли бы довольное число хороших плотников…

– Учи, надсматривай! – возразил государь.

– Ведь не много таких переимчивых, как сардамский плотник, а что смотреть – то смотрю в оба, да за всеми не углядишь.

– Ну, ладно, кум! – сказал государь. – У тебя на все готов ответ, а вот господин вице-адмирал говорит, что шхуна нашей работы тяжела на ходу и берет много воды.

– Ведь вы сами изволили сделать чертеж, государь, чтоб попробовать. Я также предвидел, что дело не пойдет на лад…

– Предвидел! – сказал государь грозно, стукнув дубинкою в землю и посмотрев гневно на мастера. – Ты предвидел, что дело не удастся – и не сказал мне ни слова!

– Я не смел… Я боялся огорчить вас, государь!

– Ты не смел, ты боялся огорчить меня! – примолвил государь. – Разве я огорчаюсь правдою? Разве ты не знаешь, что я благодарен, когда мне поправят мою ошибку, когда научат меня, чего я не знал, покажут, чего недосмотрел? Не сто раз повторял я вам всем, и генералам моим, и сенаторам, и мастерам: говорите мне правду смело и открыто. Я более ничего от вас не требую, как правды и рачения к должности. Гневаюсь я и наказываю за ложь и за обман, а не сержусь, хотя бы кто говорил и вздор от чистого сердца и с добрым намерением. Никак не могу управиться с моими людьми! – примолвил он, обращаясь к генералу Брюсу и вице-адмиралу Крюйсу, – никак не могу вбить в голову, что они служат не для моей потехи, а для пользы общей нашей матери, России. Не могу уверить их, что я для себя лично ничего не хочу, ничего не требую от них, кроме исполнения моей воли, которая имеет одну цель, благо отечества, а потому советников моих и помощников я избираю для того только, чтоб они говорили мне правду, по крайнему своему разумению! Дал бы мне Бог поболее таких людей, как князь Долгорукий! Вот этот так понял меня! Слушай, кум, – примолвил государь, обращаясь к мастеру, – на этот раз я тебя прощаю, веря, что ты молчал правду от глупости, а если в другой раз послышишь, что я приказываю тебе что-либо такое, в чем ты не видишь пользы, а ты не скажешь мне, что думаешь, то вот эта дубинка погуляет по твоей спине! Надеюсь, что ты за это сделаешь мне славную бригантину!