– Кто ты такова и как смеешь просить этого! В своем ли ты уме?

– Кто я такова, для вас это должно быть все равно, преподобный отче, – отвечала Мария, – а что я не сумасшедшая, это может засвидетельствовать вам Рифка…

При сем имени монах встрепенулся и как будто проснулся.

– Говори тише, окаянная женщина! – проворчал он. – Если Рифка изменила мне, черт с ней; я более не хочу знать ее, – примолвил настоятель, – Поди и скажи ей это. Я не смею никого допустить к Палею, без позволения гетмана. Ступай себе с Богом… – Монах хотел уйти. Мария остановила его за руку.

– Вы должны непременно исполнить мое желание, преподобный отче, если дорожите своею честью, местом и даже своим существованием, – сказала она тихо. – В моих руках находятся вещи, принесенные в дар монастырю Сапегою, которые вы подарили Рифке и объявили, что они украдены. Мне известно, что вы на деньги, определенные на подаяние неимущим, выстроили ей дом и содержите ее из доходов монастырских вотчин. Сверх этого, у меня в руках та бумага, которую вы подписали так неосторожно, в пылу страсти, за три года пред сим! Если вы не исполните моей просьбы, завтра же обвинительный акт с доказательствами будет послан к примасу королевства. При этом уведомляю вас для предосторожности, чтоб вы не погубили себя опрометчивостью, задумав покуситься на мою свободу, что все эти вещи и бумаги хранятся в третьих руках и что это третье лицо, непричастное нашей тайне, имеет приказание выслать бумаги к примасу, когда я не возвращусь через два часа. Пыткою же вы не выведаете от меня, у кого хранятся обвинительные акты, потому что вот яд, которым я в одно мгновение прекращу жизнь мою, если вы на что-либо покуситесь… Что бы вы ни затеяли, дело пойдет своим чередом…

– Дьявол меня попутал, – шептал монах, ломая руки, – и вот он является мне олицетворенный в том же образе, в котором соблазнил меня! Чувствую, что я заслужил это наказание! Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa! – проворчал монах, ударяя себя в грудь. – Слушай, ты демон или женщина! Скажи мне, за что Рифка изменила мне? За что предала меня? Нечистое племя Иуды, порождение демонское! Так, поистине только женоотречение может доставить счастие и спокойствие на земле! Будьте вы прокляты, женщины, изменническое отродие Евино, игралище змеиное!

Монах бесновался, а Мария улыбалась.

– Успокойся, преподобный отче, – сказала она. – Рифка не изменила и не изменит вам. Я нечаянно открыла эту тайну, которая сохранится навеки, потому что я одна знаю ее, и поклянусь вам, что никому не открою и не употреблю в другой раз в свою пользу.

– Делать нечего, пусть исполнится твое желание! – сказал монах и, сошед с крыльца, дал знак рукою Огневику, чтоб он следовал за ним. – Останься здесь, – примолвил он, обращаясь к Марии, и пошел с Огневиком к церкви.

На паперти церкви, где стояла стража, монах велел Огневику сложить оружие, сказав, что это необходимое условие, и клянясь, что он не подвергнется никакой опасности. Огневик не противился и вошел в церковь безоружный.

Одна только лампада теплилась перед главным алтарем и бросала слабый свет на высокие своды и готические столпы. Монах провел Огневика между рядами лавок, за перила, отделяющие священнодействующих от молельщиков в католических храмах, взял фонарь, стоявший у подножия жертвенника, зажег в нем свечу и велел Огневику поднять дверь в помосте, ведущую в подземный склеп, где хоронят знатных и богатых католиков за большую плату.

– Возьми этот фонарь и спустись по лестнице. Направо, в углу, ты найдешь того, кого желаешь видеть.

Вошед в подземелье, Огневик очутился посреди гробов, поставленных рядами, между которыми едва можно было пройти боком.

– Батько, где ты? – сказал Огневик громко.

– Здесь! – раздалось в углу. Огневик пошел на голос. В крепком, новом дубовом гробе лежал несчастный Палей на спине, окованный крепко по рукам и по ногам. Крыша на гробе была отодвинута настолько, чтоб узник мог дышать свободно. Огневик, взглянув на Палея, не мог удержаться и в первый раз в жизни зарыдал. Поставив фонарь, он бросил крышу с гроба и прижался лицом к лицу своего благодетеля, орошая его своими горючими слезами.

– Ты плачешь! – сказал Палей. – Итак, ты не изменил мне!

– Неужели ты мог подумать это, мой благодетель, мой отец? – возразил Огневик, рыдая.

– Думал и верил, потому что ты меня довел до этого своими советами…

– Я был обманут, опутан, ослеплен любовию… – сказал Огневик, утирая слезы.

– Постой! – сказал Палей. – Если ты не причастен Мазепиным козням, то каким же образом ты попал сюда?

Огневик рассказал ему подробно все случившееся с ним от самого выезда из Бердичева.

– Что ж ты думаешь делать? – спросил Палей.

– Пойду к царю, брошусь ему в ноги, открою измену Мазепы и буду просить твоего освобождения.

– Мазепа не допустит, чтоб царь судил меня, – сказал Палей. – Он хочет потешиться над моим телом и замучить меня до смерти. Если ты мне верен и благодарен за мое добро, исполни сейчас волю мою и убей меня! Вот все, чего я требую от тебя, за мою любовь и попечения о тебе! Не дай злодеям ругаться над твоим батькою!

– Зачем ты хочешь лишать себя жизни? – возразил Огневик. – Мария знает все замыслы Мазепы и клянется, что он не смеет и даже не хочет покуситься на жизнь твою, а лишь только передадут тебя русским властям, то спасение твое верно. Царь любит правду, а я всем пожертвую, чтоб довести правду до ушей царских.

– Ничему не верю и ничего не надеюсь! Если ты верен мне и меня любишь – убей меня! – сказал Палей. – Неужели тебе не жалко смотреть на меня, лежащего заживо во гробе, во власти сатаны, и стоят ли несколько лет жизни, чтоб для них терпеть эти мучения!

– Если б я даже хотел исполнить твою волю, то у меня нет оружия, – сказал Огневик.

– А разве у тебя нет рук? – возразил Палей. – Задуши меня, и всему конец! – При сих словах Палей силился протянуть шею.

– Нет, я не в силах выполнить это! – сказал Огневик отчаянным голосом. – Еще б я мог, отворотясь, пустить пулю, но наложить на тебя руки – никогда! Не могу!..

– Баба! – примолвил Палей. – Я задушил бы родного отца, весь род мой и племя, если б только этим можно было избавить их от позора и мучений. Задуши меня, или я прокляну тебя!

– Делай что хочешь, но я не подниму на тебя рук, и потому даже, что надеюсь видеть тебя скоро свободным, в славе и силе, а общего нашего врага в уничижении и на плахе. Скрепи сердце, батько, вытерпи беду и живи для мести. Завтра повезут тебя в Киев, завтра я буду на пути к царю!

– Не хочешь убить меня, так убей тотчас Мазепу! – сказал Палей.

– Это тебе повредит. Тогда не будет надежды на твое освобождение. Злодей умрет мучеником, а всю вину свалят на тебя!

– Какая нужда! Убей сперва меня, потом Мазепу, и делу конец! – сказал Палей.

– Конец этого дела должен быть во славу твою и к стыду изверга Мазепы. Он должен пасть от руки палача, а не от моей! – отвечал Огневик.

– Бог с тобой: делай что хочешь и оставь меня в покое. Вижу, что в тебе не украинская кровь!

– Я несу в жертву жизнь мою за тебя и за Украину! – возразил Огневик.

– А не можешь отнять жизни у человека, который просит тебя об этом! Дитя! баба!

– Потому, что эта жизнь дорога мне и целой Украине…

– Довольно! Ступай с Богом, да смотри же, накажи деткам, чтоб они не поддавались в Белой Церкви! Кто молодец, тот умри на стене, а кому охота жить, ступай в Запорожье. Поклонись жене, скажи мое благословение детям… Поблагодари хлопцев за верную службу… Прощай!.. – Глаза Палея были красны, но он не мог пролить слез. Он только вздохнул. – Мне тяжко с тобой, Богдан! Сердце ноет… Ступай, куда Бог ведет тебя!

Огневик стал при гробе на колени и сказал:

– Благослови меня!

– Бог благословит тебя, дитя мое! – примолвил Палей. – Верю, что ты не изменил мне, и прощаю тебе неумышленную беду! Берегись баб! Вот видишь, к чему ведет ваша глупая любовь! Прощай, Богдан, мне грустно смотреть на тебя! Можешь – освободи, а не можешь – отомсти!