Изо всех православных только один Мазепа приглашен был настоятелем кармелитского монастыря к торжеству и к обеденному столу. Но он отказался, чтоб избегнуть нарекания в народе, и слушал в сие время обедню в православном соборе, в присутствии всех казацких старшин, находившихся на ярмарке.
Весь народ знал вражду Мазепы с Палеем, и потому все с удивлением смотрели на них, стоящих рядом в церкви, возле левого клироса. После обедни священник поднес просфору гетману, и он, разломав ее, отдал одну половину Палею и, поцеловав его в лицо, сказал громко, чтоб все окружающие могли его слышать:
– Христос Спаситель, разделяя апостолам благословенный хлеб, на последней вечере, завещал им братство и любовь. С сим священным хлебом, долженствующим припоминать христианам завещание распятого за грехи наши, отдаю тебе половину сердца моего и приглашаю тебя к любви и братству!
Палей крепко пожал руку Мазепе. В народе раздался шепот. На всех лицах видны были радость и умиление. Все предвещали доброе от примирения двух знаменитых казацких вождей.
Вышед на паперть церкви, Мазепа подозвал к себе Палея и Огневика и сказал им тихо:
– Паны польские пируют сегодня в монастыре и не могут обедать у меня, итак, прошу ко мне на вечер, Семен!..
– Нельзя ли меня уволить, пане гетмане! – отвечал Палей. – Я люблю есть кашу с казаками, а биться с поляками. Не порадуются и паны моему соседству!
– Все это я знаю и для того-то именно и хочу свести вас вместе, – возразил Мазепа. – Как друг мой, ты должен быть в милости у царя, Семен, а первый шаг к этому мировая с польскими панами, которых царь хочет привлечь на свою сторону и отвязать от партии Станислава.
– Да будет по-твоему! – сказал Палей, наморщив лоб. – Но все-таки я не отдам никому моей Белой Церкви! Уж воля твоя, пане гетмане, а из этого гнезда сам черт меня не выкурит!
– Об этом-то я и хлопочу, – примолвил Мазепа. – Верь мне, что Республика Польская откажется от Белой Церкви, по моему предстательству и по твоему обещанию не нападать более на Польшу. Я беру это дело на себя.
– Много благодарен, да только я не могу навсегда связать себе руки обещанием не нападать _никогда_ на Польшу, – сказал Палей. – Пусть только осмелится польский пан отдать русскую церковь в аренду жиду или пусть только тронет пальцем священника за проповедование православия… я залью кровью Польшу!.. – Глаза Палея страшно засверкали. – Когда старый Палей не будет на страже, – примолвил он, – кто защитит бедного украинского мужика от угнетения? Пане гетмане! _Ты кость от кости нашей_ Слова Богдана Хмельницкого воеводе Киселю, комиссару со стороны Польши для заключения мира., в тебе украинская кровь! Подумай о наших братьях и вспомни, что в Польше нет закона для защиты слабого…
– Я думаю об этом денно и нощно, любезный мой Семен, – отвечал Мазепа, смешавшись, – и для того-то призвал тебя, чтоб уладить все дружно и миролюбиво к защите и вольности целой Украины. Начать надобно притворную мировую с польскими панами.
– Не люблю я и не умею притворствовать, – возразил Палей, – но на этот раз уступлю вашей латинской премудрости, пане гетмане! Ничего не хочу, как только истребления угнетения в польской Украине и свободы православию, а для этого мне надобно денно и ночно сидеть с заряженным ружьем в Белой Церкви и неусыпно беречь мое кровное стадо от волков. Впрочем, делай что хочешь – приду к тебе на вечер, пане гетмане!
Мазепа снова обнял и поцеловал Палея.
– Еще одна просьба! – сказал Мазепа. – Я полюбил твоего Богдана, как родного сына, и хочу ходатайствовать за него у тебя. Любезный Богдан! – примолвил гетман, обращаясь к Огневику, – я должен объявить тебе неприятное известие. Невеста твоя, Наталья, крепко заболела и прислала ко мне нарочного с просьбою, чтоб я отправил тебя к ней…
Огневик побледнел. Уста его трепетали.
– Еду, сейчас еду! – сказал он дрожащим голосом. Палей посмотрел на него с негодованием.
– Если б я вырастил тебя в курене Запорожском, – сказал он гневно, – а не отдавал проклятым ляхам в науку, то теперь не бегал бы ты за девками, как угорелый, а знал бы одно казацкое дело! Экое времечко! Казаки стали нежиться, как панычи! Не бывать добру!
– Пане полковнику! – возразил Мазепа. – Вспомни, что и мы были молоды, что и мы любили…
– Бей меня бес! – воскликнул Палей. – Если я когда-либо поворотил коня с дороги для бабы! Хороша баба на хуторе, чтоб шить сорочки да печь паленицы Белый хлеб, род каравая., но чтоб гоняться за ней… трясца ее матери!..
– Батько! сжалься надо мной! – сказал Огневик. – Ты не знал любви, а потому не постигаешь и мучений моих. Я умру, если не увижу Натальи!.. Я обязан ей жизнию!..
– Не умирай, а ступай к ней… Я не держу тебя… – отвечал Палей и, отвернувшись, сошел с паперти, забыв в гневе проститься с Мазепою.
– Твой вождь дик, как степной конь, – сказал Мазепа Огневику, – не возвращайся к нему, пока гнев его не простыл, а возьми коня с моей конюшни и ступай с Богом. Лети в Батурин, любезный сын, и спасай Наталию! Может быть, взор любви сильнее подействует, нежели все лекарства… Но повидайся прежде со мною, я дам тебе поручение…
Гетман сел в свой берлин и поехал домой, а Огневик побежал за ним опрометью, пробиваясь силою сквозь толпу народа. Прибыв в свое жилище, Мазепа нашел уже Огневика в передней. Страшно было взглянуть на него. Сильное движение покрыло лицо его румянцем, но в глазах его была смерть, а на устах выражение скорби. Мазепа велел ему следовать за собою во внутренние комнаты.
Гетман взял со стола жестяной ящик, величиною с ладонь, замкнутый внутренним замком, и, подавая его Огневику, сказал:
– Отдай этот ящик начальнику артиллерии, полковнику Кенигсеку. Здесь находятся ключи от моей казны и от собственной моей аптеки и письмо к нему. Ключ от ящика хранится у него. Этот человек предан мне и не упустит ничего, чтоб спасти Наталию, если есть еще возможность. Россыпай золото, созови всех наших врачей, делай что можешь… Спасай мое детище! – Мазепа с горестью прижал Огневика к груди, закрыл лицо свое платком и сказал прерывающимся голосом: – Ступай с Богом!
На дворе уже ожидал Огневика оседланный конь. Он вспрыгнул на него и понесся стрелою за город, по Батурин-ской дороге.
Между тем, по окончании божественной службы, подняли знамя на ратуше, в знак открытия ярмарки, и вдруг двери и окна лавок и домов, в которых сложены были товары, растворились. Жиды, которые прятались во время торжественной процессии – ибо в сие время и православные и католики били их нещадно, встретив на улице, – жиды толпами показались среди народа, как гадины, выползающие из нор при появлении солнца. Народ толпился возле корчем, шинков и стоек под открытым небом, где жиды продавали мед и водку. Спустя несколько времени, во всех концах города, особенно на большой площади и прилежащих к ней улицах, раздались звуки сопелок, цимбалов, волынок и бандур. Веселые песни смешивались с унылыми голосами старцев, распевающих духовные гимны о воскресении Лазаря, об Алексее Божьем человеке и т. п. В корчмах дрожали окна от топота дюжих казаков, пляшущих метелицу, горлицу и дудочку с украинскими красавицами. Запорожцы первенствовали на ярмарке. Одетые в богатые панские кунтуши, подпоясанные парчовыми и шелковыми кушаками, награбленными в Польше, или в куртках и шароварах из драгоценных восточных тканей, полученных в добычу при набегах на Крым, блистающие богатым вооружением, но замаранные дегтем, салом и смолою, они обращали на себя общее внимание и возбуждали уважение в народе. Запорожцы сыпали деньгами, потчевали всех и дарили ленты, бисер и платки красавицам, которые оставляли мужей и отцов, чтоб веселиться с щедрыми и удалыми пришельцами. Жиды ходили за ними толпами, в надежде продать им дорого свои товары или купить дешево драгоценные вещи, полученные ими в добычу, во время набегов. Мелкая шляхта, находящаяся в услужении у панов: экономы, писаря провентовые То есть ведущие расходные книги по винокурне и шинкам., наместники Помощник эконома или управителя. лесничие, маршалки То же, что: maltre d'hotel., конюшие в праздничных кунтушах или капотах, при саблях, расхаживали гордо между народом, не обращая даже внимания на поклоны мужиков, принадлежащих их господам. Цыганы и татары разъезжали на конях, приглашая громким голосом покупщиков и запрашивая охотников в поле, где стояли табуны лошадей и стада рогатого скота. Когда солнце начало склоняться к западу, появились паны и дамы со множеством вооруженных слуг, которые очищали им путь к лавкам, где находились дорогие товары.
