– И тѣмъ болѣе, что m-me Покутину всѣ считаютъ хорошенькой… Кромѣ меня, впрочемъ: я ее терпѣть не могу. Худа, черна, подкрашенныя рѣсницы, кокетничаетъ до неприличія, манерна до тошноты. Хочетъ разыгрывать какую-то петербургскую gamine, и сбивается на горничную. Я ее терпѣть не могу, слышите!

– Вы несправедливы, но я не буду спорить. Для меня всѣ женщины безразличны, потому что… Онъ наклонился, опершись локтемъ на кушетку, подлѣ самыхъ ея ногъ, и проговорилъ почти шопотомъ:

– Потому что я люблю васъ…

Она не отвѣчала, только длинныя рѣсницы ея чуть дрогнули и опустились, и она лѣниво потянулась плечами.

– Я люблю васъ… – повторилъ онъ еще тише, и еще ниже наклонился къ ней.

– Мама! мама! – послышалось за портьерой: – Варя и Павликъ уѣзжаютъ!

И четверо дѣтей, раскраснѣвшіяся, потныя, съ прилипшими встрепанными волосами, вбѣжали въ будуаръ. Надежда Павловна поднялась съ кушетки и провела рукой по мокрымъ личикамъ своихъ маленькихъ гостей.

– Какъ вы разгорячились! Я боюсь, чтобъ вы не простудились. Роза, присмотрите, чтобъ ихъ хорошенько укутали.

Она нѣжно перецѣловала ихъ и проводила до гостиной.

– Ахъ, дѣти! Право, безъ нихъ наша жизнь не представляла-бы никакого интереса, – сказала она съ большимъ чувствомъ, возвращаясь въ будуаръ.

Затѣмъ она подошла къ бюро, отперла ящичекъ, вынула оттуда маленькій портфельчикъ съ золотыми уголками, и издали, пластическимъ движеніемъ руки, протянула его молодому человѣку.

Тотъ быстро раскрылъ его, повертѣлъ, и нашелъ подъ верхнимъ клапаномъ другой, изъ подъ котораго вытащилъ фотографію, обтянутую тонкой атласистой кожей.

– Вотъ это подарокъ! – произнесъ онъ восхищеннымъ голосомъ, и оглянувшись, схватилъ обѣ ея руки и покрылъ ихъ поцѣлуями. Потомъ рука его осторожно обвилась вокругъ ея таліи, и она, отвернувшись, почувствовала на шеѣ щекотанье его усовъ и жаркое прикосновеніе губъ. Она не сопротивлялась, только вся насторожилась и поблѣднѣла…

– Довольно… – сказала она наконецъ, опускаясь на низенькое кресло.

Онъ стоялъ передъ нею, тяжело дыша, и запрятывалъ портфельчикъ подъ пуговицы мундира.

– Когда я васъ теперь увижу? – спросилъ онъ.

Она не тотчасъ отвѣтила, какъ будто соображая.

– Завтра я ѣду въ Царское, буду обѣдать у тетки… – сказала она наконецъ, глядя мимо него слабо блиставшими глазами.

– Но послѣ обѣда… вы не останетесь тамъ?

– Я выйду отъ тетки въ половинѣ десятаго, чтобъ поспѣть на поѣздъ.

Онъ подвинулся къ ней ближе.

– Съ девяти часовъ я буду на улицѣ, – проговорилъ онъ тихо.

Она не взглянула на него, только усмѣхнулась однимъ уголкомъ губъ, и маленькими шагами вышла въ гостиную. Тамъ уже никого не было. Обобранная елка возвышалась темною массой въ углу.

– Роза, фрейленъ Роза! – позвала Надежда Павловна.

На этотъ зовъ сначала выскочилъ откуда-то юнкеръ, потомъ появилась нѣмочка. Оба имѣли какой-то растерянный видъ.

– Уложите дѣтей спать. Пора! – распорядилась молодая женщина. Затѣмъ она прошла въ кабинетъ и сѣла подлѣ мужа.

– Ты какъ будто очень устала? – спросилъ тотъ.

– Да, я утомлена. Эта возня съ дѣтьми, это чистое дѣтское счастье… на меня все это слишкомъ сильно дѣйствуетъ, я живу вмѣстѣ с ними…

– Вы, Надежда Павловна, вы – святая женщина! – произнесъ одинъ изъ партнеровъ, собирая взятки.