Укрывшись за брезентом, они закурили. Если наклониться вперед, можно было как на ладони увидеть большую часть деревни, облака пыли, поднятые сапогами солдат, которые обшаривали дом за домом, и ботинками русских, которые брели к школе и машинному сараю. Повара ловили гусей, а еще дальше в ожидании приказа стояли танки и отделения огнеметчиков.

– В таком же песчаном карьере я мальчишкой играл в войну, - сказал Пёттер.

– И я тоже, - отозвался Рудат. - Неужели они всех перебьют?

– Нас при этом не будет, и мы ничего не увидим.

– Да, не увидим. Только услышим. А потом устроим еще одну облаву и опять услышим. И так без конца…

– Я вот все удивляюсь, откуда ты знал про Хабровку?

– Ничего я не знал. Только лучше бы уж я там подох. «Санитарка»-то взорвалась вместе с бабами.

– Ты чего? - спросил Пёттер, потому что Рудат внезапно вскочил и потянул его в сторону.

– Они нас видели!

– Кто?

– Вон те двое, на поленнице. По-моему, это Цимер и с ним еще кто-то.

Лежа на животе, Пёттер осмотрел сады и дороги в бинокль, который добыл себе в Воронеже. Действительно, по канаве в их сторону ползли двое. Вот они скрылись в ложбине, через некоторое время появились снова и выпрямились, чтобы перебежать к зарослям дрока. Пёттер узнал Умфингера и одного из его подручных.

Отполз назад, достал из вещмешка магнитную мину, русские лимонки, капсюли-детонаторы и катушку проволоки. Вынул капсюли, соединил все это проволокой и зарыл в полу и в стене пещеры, прямо над свертком с игрушками.

– Цимер? - спросил Рудат.

– Нет. Душегуб, специалист по пуховикам.

Пёттер обследовал дальний конец пещеры и обнаружил там узкий лаз, ведущий в другую пещеру, расположенную выше, которая в свою очередь соединялась с другими пещерами.

Ребятня превратила карьер в настоящую крепость. Пройдя метров тридцать, можно было выбраться на другую сторону, в заросший лопухами овраг. Пёттер протянул проволоку к самому лазу и забросал ее песком. Вернулся за вещами и на минуту выглянул из-под заплесневелого брезента, так что Умфингер не мог не заметить его. Они были метрах в двухстах, ползли к карьеру под прикрытием зарослей дрока.

– Что ж, - сказал Пёттер, - сами напрашиваются. Забирай манатки и пошли. - Он показал Рудату дорогу, по которой надо уходить, и стоявший на отшибе дом: от избытка служебного рвения они [85] якобы решили обыскать его. Комар носа не подточит, полнейшее алиби. С какой стати Умфингеру вздумалось шататься по заминированному району? Пёттер залег в проходе, сжимая в руке проволочную петлю. Чертовски жаль, что Цимер не с этими.

Умфингер и его приспешник с большой осторожностью подбирались к карьеру. Умфингер чуял крупное дельце. Когда после стычки с Вилле он услышал от Цимера, что Рудат с Пёттером вдруг ни с того ни с сего исчезли, в его неповоротливом мозгу родилась дерзкая мысль, что Вилле поддерживает контакт с партизанами, причем именно через Рудата, с которым состоит в противоестественной связи. Рассказанная Цимером странная история с бабенками в Рыльске, ложный приказ в Гульевке (почему при сем присутствовали Вилле и Рудат?), препирательства Вилле с Фюльманшем из-за полномочий, бесхарактерные возражения обер-лейтенанта против любых мало-мальски жестких мер, а теперь вот исчезновение Рудата - все это оказалось ему не просто случайными вывихами ни уха ни рыла не смыслящих психов, а звеньями длинной цепи предательств; тогда легко объясняется и безуспешность операции, и неуловимость партизан. Здравые национальные чувства экс-официанта («Пусть у меня нет ничего за душой, но я знаю людей») подсказывали ему, что человек, занимающийся извращенным непотребством, и фатерланд предать может. Нет, все они определенно связаны между собой: гомосексуалисты, евреи, предатели фатерланда, коммунисты, Вулворт и длинноволосые писаки. Ах сволочи, он их за версту чует, не успеют они рта раскрыть. Кому нужны всякие там тонкости? Нюх - вот что главное. А его бог чутьем не обидел, и уж если он за что берется, то берется основательно.

Конечно, это пока домысел, наитие, можно и обмануться, но чем он рискует, если прощупает шныряющих в карьере слабонервных хлюпиков и на всякий случай - вдруг что-нибудь обнаружится? - подгонит сюда парочку машин. Когда этот прохвост, ничего не подозревая, опять вылез из-под брезента, у Умфингера возникло совершенно недвусмысленное предчувствие, что его ожидает продвижение по службе и тепленькое местечко. Вот умник наш, оберштурмфюрер Фюльманш, глаза-то вытаращит!

Фюльманш вылез из самолета и тотчас приказал везти себя на площадь, к школе и машинному сараю, куда были согнаны люди. Он подтянул в деревню танки и вызвал на совещание командиров и шефа гестапо Хазе.

– В данный момент вы тихо-мирно, без паники вывели из домов примерно тысячу человек. Тысячу! И девятьсот девяносто из них знают о партизанах куда больше всех нас, вместе взятых. Однако вы, в том числе господа из гестапо, ничего не выяснили. Верно? А теперь я вам продемонстрирую, как за какие-то четверть часа все это можно изменить, причем без нервозности, без всяких там уловок и прочей ерунды. Переводчик!

Подъехал автомобиль связи, и Фюльманш через громкоговоритель произнес впечатляющую речь:

– Жители Требловки! Ни для кого не секрет, чем по законам войны карается активная и пассивная поддержка вооруженных банд. Вы, как известно, виновны в такой поддержке. Но тем не менее я решил дать вам возможность искупить вину. В вашем распоряжении десять минут, и этого вполне достаточно. Я отберу десять человек, каждый из которых в течение одной минуты сможет откровенно, без принуждения сообщить нам все, что вы знаете о вооруженных бандах и особенно об их нынешнем местопребывании. Если первый из десятки окажется добропорядочным, значит, вся деревня Требловка добропорядочна и заслуживает соответствующего обращения. Но [86] если и десятый проявит упрямство и будет казнен, значит, упряма вся деревня, и вся деревня будет казнена. Я солдат и привык держать свое слово.

Он спрыгнул с машины. Фу, как тут мерзко воняет потом, какие тусклые глаза у этого сброда! Ведь пока он говорил, они смотрели мимо него, на танки.

Господа из вермахта совсем притихли и растерянно переминались с ноги на ногу. Все как-то смешалось, послышались крики - это Хазе отбирал и выстраивал в шеренгу десять местных жителей. Они стояли по росту, глядя на своих соседей, друзей и родных. За спиной у них расположился эсэсовец с пулеметом. Когда Фюльманш засек на своем летном хронометре первую минуту, заговорили сразу несколько человек. Благообразный, видимо, не вполне нормальный старик то пронзительно молился, то затягивал какие-то песнопения, а переводчик зачем-то все это переводил. Чтобы установить мало-мальский порядок, Фюльманш распорядился немедленно убрать старика. Кроме того, он приказал некоторым поменяться местами, так что в конец шеренги попали те, кто казался ему поинтеллигентнее, а следовательно, податливее.

Вилле все это представлялось нелепым кошмаром. Почему, скажите на милость, партизаны должны были сообщить местным, где собираются прятаться? Допустим даже, кому-то это известно, но почему непременно одному из десятки? Не будь у него кое-каких опасений, он бы последовал примеру толстого саперного капитана и ушел.

Глядя, как упала лицом вниз маленькая старушка (она сняла жакетку, чтобы не попортить), Вилле пожалел, что не ушел. Жутко и противно. Внезапно ему бросилось в глаза, что здесь нет Умфингера.

Пёттер лежал на животе, пригнув голову. Его массивное тело заполняло весь лаз. По многолетней привычке он задумчиво жевал потухший окурок сигары. Потом чуть подался вперед: ведь надо держать в поле зрения вход пещеры, чтобы не упустить момент. Он мечтал увидеть, как эта пара взлетит на воздух. Песок поверх мин и гранат высох и посветлел. Порядок. Ох, до чего охота поглядеть, как Умфингер и его прихвостень, этот напомаженный тевтон, взлетят на воздух. Страсть до чего охота, просто позарез необходимо.