Вдруг Фролин схватил меня за руку и хриплым шепотом воскликнул:
— Вот! Вот они! Слушай!
Темп потусторонней музыки резко поменялся с неистового крещендо на диминуэндо: теперь в нее вплеталась мелодия невыносимо сладостная, с легким оттенком грусти — музыка столь же чудесная, как еще недавно была недобрая, и однако ж ноты ужаса не вовсе исчезли. В то же время отчетливо зазвучали голоса, что сливались в нарастающем речитативе, и доносились они откуда-то из глубины дома — можно даже подумать, из кабинета.
— Господь милосердный! — закричал я, хватаясь за Фролина. — Это еще что такое?
— Это все дед, — пояснил он. — Знает он о том или нет, но эта тварь является петь ему. — Кузен покачал головой, крепко зажмурился и произнес с горечью, тихим, напряженным голосом: — Если бы только треклятые бумаги Леандра сожгли, как оно и следовало!
— Даже слова почти различимы, — заметил я, внимательно вслушиваясь.
Да, слова там были — но таких слов я в жизни не слыхивал: ужасные, первобытные звуки, точно какой-то зверь с укороченным языком выкрикивал слоги, исполненные бессмысленного ужаса. Я пошел открыть дверь; звуки тотчас же послышались яснее, стало понятно, что я ошибся: голосов не много, но один, однако ж он способен создать иллюзию многоголосия. Слова — или, наверное, все-таки звуки, звериные звуки — доносились снизу, сливаясь в грозное улюлюканье:
— Йа! Йа! Итакуа! Итакуа кф’айак вулгтмм. Йа! Ухг! Ктулху фхтагн! Шуб-Ниггурат! Итакуа нафлфхтагн!
Невероятно, но ветер взвыл еще более грозно, так что мне казалось, будто в любой момент ураган опрокинет усадьбу в бездну, нас с Фролином вытащит из комнат и выпьет дыхание из наших беспомощных тел. Во власти страха и изумления я подумал о деде в кабинете внизу и, поманив за собою Фролина, выбежал из комнаты и опрометью кинулся вниз по лестнице, вознамерившись, невзирая на отвратительный страх, встать между стариком и его неведомым противником. Я подбежал к его двери, толкнул ее — и тут же, как и прежде, все проявления прекратились, точно щелкнул выключатель; воцарилась тишина, точно завеса тьмы пала на дом, и тишина эта в первое мгновение показалась еще более ужасной.
Дверь подалась, и снова оказался я перед лицом деда.
Он сидел неподвижно, так, как мы его и оставили совсем недавно, хотя теперь глаза его были открыты, голову он склонил на плечо и не сводил взгляда с гигантской картины на восточной стене.
— Ради Господа Бога! — воскликнул я. — Что это было?
— Надеюсь, что скоро это узнаю, — ответил он с достоинством и очень серьезно.
Его бесстрашие отчасти успокоило мою собственную тревогу, и я прошел чуть дальше в комнату. Фролин следовал за мной по пятам. Я склонился над кроватью, пытаясь привлечь к себе внимание деда, но он по-прежнему не сводил неотрывного взгляда с картины.
— Что вы делаете? — призвал я его к ответу. — Что бы это ни было, это опасно!
— Исследователь вроде твоего деда опасностям только рад, мальчик мой, — отозвался он прозаично и сухо.
Я понимал, что он прав.
— Я предпочту умереть в сапогах, нежели здесь, в постели, — продолжал дед. — А что до того, что мы слышали — не знаю, много ли слышал ты, — есть тут кое-что до поры необъяснимое. Но я бы хотел привлечь твое внимание к странному поведению ветра.
— Ветра не было, — сообщил я. — Я своими глазами видел.
— Да-да, — нетерпеливо подхватил дед. — Правда твоя. И однако ж шум ветра звучал, и все голоса ветра — точно так же я слышал, как они пели в Монголии, в бескрайних заснеженных пространствах, над потаенным и нехоженым плато Ленг, где народ чо-чо поклоняется странным древним богам. — Старик резко развернулся лицом ко мне: в глазах его пылал лихорадочный блеск. — Я тебе рассказывал, не так ли, о культе божества именем Итакуа, его еще иногда называют Оседлавшим Ветер, а некоторые — вендиго; так говорят индейские племена в верхней Манитобе, а еще они верят, будто Оседлавший Ветер хватает человеческие жертвы и несет их в дальние концы земли, а потом оставляет — мертвыми? Ох, мальчик мой, есть рассказы, странные легенды, а есть и большее. — Дед с яростным исступлением подался ко мне. — Я и сам видел разное: на теле, упавшем с неба — вот просто так! — находились вещи, которых в Манитобе не раздобудешь, предметы с плато Ленг и с тихоокеанских островов. — Он оттолкнул меня, по лицу его пробежала тень отвращения. — Ты мне не веришь. Думаешь, я в уме повредился. Так ступай же, ступай поспи, наслаждайся вечной обыденностью монотонных дней в ожидании конца!
— Нет! Расскажите сейчас. Я не готов уйти.
— Утром поговорим, — устало отозвался дед, откидываясь на подушку.
Этим мне пришлось удовольствоваться; дед был что кремень и на уговоры не поддавался. Я еще раз пожелал ему доброй ночи и вышел в прихожую вместе с Фролином. Тот медленно, угрожающе покачал головой.
— С каждым разом все хуже, — прошептал он. — Каждый раз ветер шумит чуть громче, холод дает о себе знать все резче, голоса и музыка звучат все отчетливее — и еще звук этих страшных шагов!
Мой кузен отвернулся и побрел вверх по лестнице. Мгновение поколебавшись, я последовал за ним.
Наутро дед, как всегда, выглядел воплощением здоровья. Когда я вошел в столовую, он разговаривал с Хофом, явно отвечая на просьбу, поскольку старый слуга замер в почтительном поклоне, а дед сообщал, что да, он и миссис Хоф могут взять недельный отпуск начиная с сегодняшнего дня, раз для здоровья миссис Хоф необходимо съездить в Вассау проконсультироваться со специалистом. Фролин встретил мой взгляд мрачной улыбкой; румянец его слегка поблек, вид у кузена был бледный и невыспавшийся, но ел он с аппетитом. Его улыбка и то, как он многозначительно указал глазами на спину уходящего Хофа, яснее слов говорили: срочно возникшая необходимость уехать — это такой способ бороться с явлениями, потревожившими мою первую ночь в доме.
— Ну что, мальчик мой, — весело проговорил дед, — вид у тебя далеко не такой осунувшийся, как давеча ночью. Признаюсь, мне тебя даже жалко стало. И похоже, скептицизма у тебя поубавилось?
Старик хихикнул — как будто тут было над чем шутить. Я, к сожалению, никак не мог разделить его веселья. Я сел и приступил к трапезе, то и дело поднимая на деда глаза в ожидании, что он объяснит наконец странные события предыдущей ночи. Вскоре стало ясно, что истолковывать он ничего не собирается, и я вынужден был попросить о разъяснениях — причем я изо всех сил старался не уронить собственного достоинства.
— Прости, если тебя потревожили, — промолвил дед. — Дело в том, что этот самый порог, о котором пишет Леандр, наверняка находится где-то здесь, в кабинете; я был абсолютно уверен, что я к нему близок, когда ты ворвался ко мне в спальню во второй раз. Более того, не приходится отрицать, что по меньшей мере один из членов нашей семьи общался с одним из этих существ — по всей видимости, Леандр.
Фролин подался вперед.
— И вы в них верите?
Дед улыбнулся неприятной улыбкой.
— По-моему, самоочевидно: на что бы уж там я ни был способен, пертурбации, которые вы наблюдали прошлой ночью, вызваны не мною.
— Да, конечно, — согласился Фролин. — Но какая-нибудь иная сила…
— Нет-нет, остается только установить, кто именно. Запахи воды — знак исчадий Ктулху, но ветра, возможно, говорят, что это Ллойгор, или Итакуа, или Хастур. Но звезды к Хастуру отношения не имеют, — продолжал он. — Так что остаются прочие двое. Значит, это они — оба или кто-то один — ждут за порогом. Я хочу знать, что таится за порогом, если только смогу его отыскать.
Казалось невероятным, что дед рассуждает так беззаботно об этих древних существах, но прозаичный подход сам по себе пугал не меньше, чем события ночи. Временное ощущение надежности, что я испытал при виде деда за завтраком, тут же схлынуло; я вновь ощутил медленно нарастающий страх — как по дороге к усадьбе накануне вечером — и уже пожалел о своих расспросах.
Если дед и видел, что происходит, он ничем этого не выдал. Он продолжал рассуждать в стиле лектора, который преподносит аудитории некое научное исследование. Очевидно, говорил он, есть некая связь между событиями в Инсмуте и внешними, потусторонними контактами Леандра Алвина. Покинул ли Леандр Инсмут изначально из-за тамошнего культа Ктулху или потому, что и у него тоже начались загадочные изменения лица, постигшие так многих жителей проклятого Инсмута? Эти странные лягушачьи черты не на шутку напугали федеральную полицию, что явилась расследовать ситуацию в Инсмуте! Возможно, что и так. В любом случае, оставив культ Ктулху, он уехал в висконсинскую глушь и каким-то образом установил связь с кем-то еще из старейших — будь то Ллойгор или Итакуа, — все они, что характерно, стихии зла. По всей видимости, Леандр Алвин был дурным человеком.
