Ближе к вечеру Иш-Чель сообщили, что прибыл гонец из Теночтитлана. Она поначалу попыталась отмахнуться, какие к ней могут быть гонцы, и отправить вестника в лагерь Амантлана, когда слуга добавил:

— Этот гонец к Вам, госпожа!

— Хорошо, пусть войдет! Приготовьте ему еду!

Высокий мужчина вошел к ней в комнату и, ожидая разрешения говорить, замер на пороге.

— Вам точно нужна я?

Посланник кивнул.

— Слушаю.

— Вам предписано явиться в Теночтитлан со своим сыном незамедлительно, чтобы присутствовать на празднике Куахвитлехва, госпожа.

— Но по приказу тлатоани Ицкоатля я должна находиться в этом поместье. Мне запрещено появляться в столице.

— На этот праздник съезжаются все знатные граждане Анауака, госпожа! И Вам приказано прибыть к сроку!

— Вот как? Ступайте, Вас накормят… — холодок пробежал внутри Иш-Чель. Она повторила про себя: "Куахвитлехва, Куахвитлехва, Куахвитлехва… Это праздник какого бога? Почему все знатные должны быть в одном месте? Даже те, кто в изгнании…"

Ощущая себя очень неуютно, так и ничего не вспомнив, Иш-Чель отправилась во внутренний двор, чтобы отдать распоряжения собираться и уточнить значение праздника Куахвитлехва.

— Куахвитлехва? О, госпожа, это ведь замечательный праздник Выпрямления деревьев!.. — сказала ей служанка. Присев на корточки, женщина пояснила, что в этот день жрецы отбирают мальчика из знатной семьи в возрасте от пяти до семи лет, чтобы принести его в жертву. У Иш-Чель, едва она услышала о мальчике и жертвоприношении, потемнело в глазах.

"Не может быть… Такого просто не может быть! Маленький Ягуар — моя жизнь, моя радость и надежда, только не он! Мы не пойдем в Теночтитлан! Мы останемся дома!"

Иш-Чель наивно полагала, что о ее семье могут забыть. Но едва прошла неделя, как у порога имения стоял отряд из младших жрецов бога Тлалока. Ей вежливо объяснили, что их семья обязана присутствовать в столице и принимать участие, которое будет угодно богам. Холодея от ужаса, Иш-Чель отдала приказание собрать вещи. Когда все было готово к путешествию, она вместе с сыном взошла на носилки и обреченно закрыла глаза. Всю дорогу женщина прижимала к себе сына, неустанно шепча молитвы своей богине о спасении Маленького Ягуара.

Праздник Куахвитлехва приближался… Все ждали его с особым напряжением и, в тайне надеясь, борясь с собственными чувствами, что выбор минет их дом. Как всегда, надежда, а может, чувства любви и материнства, вступали в неравный бой с возможностью прославиться и послужить богам. В каждой семье матери боялись признаться даже самим себе, что слава и гордость за клан, род, семью иногда оказывается слишком неравнозначными по сравнению с их любовью к своему ребенку.

И потому в домах пилли замер смех.

Не было привычных визитов гостей на чашечку чоколатля с обсуждением городских и военных новостей с границ.

Иш-Чель с ужасом вставала каждое утро и думала, что этот страшный день выбора приближается. И вот тут-то она впервые буквально возненавидела свое положение, дававшее ей до этого времени преимущество в обществе. Ведь теперь жизнь её сына, впервые за пять лет была под угрозой.

Уж лучше бы она была простой рабыней, служанкой, наложницей, но никак не женой знатного человека из Теночтитлана!

Каждый её день теперь начинался с того, что она бросала тревожней взгляд в сторону горы Тлалокан и не знала, каким же богам возносить свою горячую молитву о спасении Маленького Ягуара. Как оградить дорогое родное дитя от гибели. Ее поведение напоминало поведение обезумевшей женщины, только подтекст был иной — она хотела, чтобы боги не избрали её сына. Без единой тени смущения и страха она пыталась найти выход и оградить сына даже от самой необходимости участвовать в жеребьевке.

Чаще всего слуги смотрели на нее с осуждением, если могли разгадать истинную причину ее истерик, а родные пытались говорить ей обычные, известные всем фразы:

— Это милость богов, это счастье послужить им…

— Нужно смириться, не раз жребий обходил нас стороной…

— Нужно молчать, что бы ни навлечь на себя гнев жрецов…

— Твое поведение навлечет гнев богов на наши головы…

— Столько лет ты живешь с нами, а не научилась любить и чтить наших богов…

Иш-Чель смиренно принимала все советы, отмалчивалась и уходила в себя, понимая, что ей не дано им всем объяснить, что значит для нее жизнь сына. А внутри, в ее душе закипал гнев на несправедливость богов к ней, к ее ребенку. И только мимолетная надежда, что просто не могут боги несколько раз делать выбор из одной семьи, постепенно уступала страшной в своей истине мысли — не настигла ли ее сейчас расплата за побег от жертвоприношения в Коацаоке? Не должен ли теперь ее сын расплачиваться за дарованную богиней Иш-Чель, но украденную у бога Чаку ее жизнь? Но бог Чаку остался в прошлом! Здесь, в Теночтитлане были другие боги! Неужели боги договорились между собой, и бог Чаку смог отомстить ей вот так, безжалостно отобрав у нее сына?!

"Что же мне делать? Как, ну как же мне спасти его?!" — билась в истерике Иш-Чель в безрезультатных поисках выхода. Она перебрала все возможные варианты побега… И не один не подходил.

Дни и ночи стали для неё истинным кошмаром. Ей постоянно чудились протянутые руки сына. Она наяву слышала его жалобный призыв о спасении, но даже во сне не могла ему помочь.

Ишто было жалко невестку, и она любила своего внука — Маленький Ягуар был славным мальчиком, в меру шустрым и резвым, но очень разумным. Их, сколько она себя помнила, выбор богов обходил стороной. Старая женщина не могла представить себе, что дом не будет освещен чистым смехом и постоянными проделками мальчика. Веруя, она надеялась, в чем не желала признаваться даже самой себе, что Маленький Ягуар не уйдет из их жизни. Во всяком случае, она твердо знала, что не сможет радоваться ни искренне, ни ложно, если выбор богов падет на них.

Хуже было то, что её сын Амантлан отсутствовал, уже более семидесяти дней его не было в Теночтитлане — он верно отстаивал интересы ацтеков в землях оттоми на севере.

Обе женщины страдали молча. При встречах они прятали глаза и пытались заводить ничего не значащие разговоры о домашних делах. Это очень раздражало обоих, но ни одна не могла изменить принятому поведению, что еще больше ожесточало их и разводило в разные стороны. Обстановка накалялась с каждым днем, и в одно утро Иш-Чель отдала приказ слугам собирать вещи. Она твердо решила бежать из Теночтитлана в пригородное жилище Амантлана.

Что ей двигало, было понятно каждому — в отсутствии Амантлана именно ей предстояло тянуть жуткий жребий для своего сына.

Устав противиться невестке, Ишто подошла к каноэ. В последний раз, пытаясь вразумить женщину, теряющую свое лицо, сказала:

— Ты не сможешь убежать от судьбы, Золотое Перышко Колибри…

— Я попытаюсь… — невестка упрямо вздернула подбородок.

— Здесь у тебя больше шансов, подумай, тебе принесут полную корзину…

— А вдруг, они не станут ехать в загородные дома?

— Доченька, дорогая, ты ошибаешься, потому что они обойдут дом за домом, пока не будет вытянут жребий… Одумайся… От тебя теперь уже ничего не зависит!

— Да, Вы правы, теперь от меня почти ничего не зависит. Но, если бы он был сыном простой рабыни, никто бы не протянул ему это жребий — это удел детей пилли! Ну почему вашему сыну удалось уговорить меня! Зачем он сделал меня своей женой! О, боги! Где же вы! Зачем я согласилась?!

— Ты ослеплена и ожесточена, дочка, останься и возьми себя в руки.

— Маленький Ягуар — моя жизнь. Он все, что есть у меня… А Вы бы смогли взять себя в руки?! Я смешна Вам. Пусть так. Я бегу, чтобы спасти своего сына! — Иш-Чель решительно села в каноэ и накинула на голову покрывало, обрывая тем самим разговор со свекровью.

Снова ничего от нее не зависело. Вновь ничего не имело значения. Но она должна была действовать, хотя бы уехать из столицы, ставшей внезапно мрачной и угрожающей. Теночтитлан давил на нее, не давал думать. Тишина угнетала. А дом стал казаться клеткой, из которой просто необходимо было вырваться. А там… Может быть вне города и подальше от храмов и жрецов она сможет сосредоточиться и найти выход? Слабая, но все же какая-то надежда была. И она не имела права ею не воспользоваться.