— Мерси, мой дорогой тесть и папаша, вы — великолепный герой! Но я хотел, чтобы вы еще один раз понимал меня. Трансвааль будет большой дело, тогда наш родной мужицкий власть будет говорить: зачем на мельнице поживает помещик Бурмакин? Это — буржуй, который нанимал для себя Сваакер, чтобы попрятаться на него, его надо выгонять и Трансвааль делать народный достояний!

— Понимаю, да, понимаю, — бормотал Иван Саввич, торопясь к повозке.

— Я буду присылать вам, дорогой папаша, немного мука, немного сала и крупа, и вы будете как-нибудь прекрасно жить в наш революционный столица и писать ваш большой ученый сочиненье!

Кучер впрыгнул на грядку телеги, Иван Саввич замигал, в отчаянье махнул рукою, выжал из себя, заикаясь:

— Аня!.. Анечка!.. Надюша!..

Вильям Сваакер воззрился в небо и торжественно обещал:

— Клянусь, я буду сохранять ваша родная жена и моя родная жена Надежда Ивановна!

Он быстро, как в торопливой молитве, зашептал что-то мягкими, отвислыми губами.

Повозка дернулась, Иван Саввич закрыл лицо. Анна Павловна уткнулась дочери в грудь…

Необычное, продолжительное затишье в жизни Вильяма Сваакера сменилось бурной деятельностью. Он точно спохватился, работа его вдруг пошла скачками во всевозможных направлениях, он вспомнил даже о своей общественной миссии.

На новом наборе рекрутов перед сельским сходом вновь вырастает его величественная, громадная фигура, засверкав металлом лысины, холодным блеском глаз, звеня переливами фальцета.

— Вы можете говорить, что Вильям Сваакер обманул вас один раз в жизни? — вопрошает он безмолвный, захолодалый сход. — Нет! И теперь Впльям Сваакер давал свой честный слово, что этот война — самый последний война и мы доживал скоро до полный мир и до полный счастье! Мы должен давать только еще одни раз солдат и не должен попрятывать наш сыновья в лес, чтобы они становился зеленый. Мы должен побеждать Польша, и потом будет лучший счастье для весь наш несчастный, бедный, хороший народ!

Вильям Сваакер снижает голос, пригибается, медленно, бесшумно близится к мужикам и, шипя, точно заклиная змею, размеренно шепчет:

— Вы знает, кто стоял за спина Польши, когда он пошел против Росси»? За спина стоял ан-глп-чан! Ап-гли-чан! Это — ужасный враг человеческий счастья — ан-гли-чан!

Сваакер распрямляется, входит в гущу толпы, осматривает ее, как вожак, грозно приказывает:

— Русский народ делал революций не для англичан! Мы не должен позволять англичан брать наша земля, иаш дети, наша жена! Вильям Сваакер знает, кто такой англичан! Вильям Сваакер — бур. Он жил с его отец, тоже Вильям, тоже Сваакер, в его прекрасный родина, в теплый страна Трансвааль, в далекой Африка.

Сваакер приостанавливается, его голос вздрагивает на последнем слове, воспоминания тронули его, он говорит с нежной грустью:

— В теплой страна Трансвааль мой бедный родной народ бур честно работал и делал счастливый жизнь, и еще думал о наш господь бог, учил маленький дети бибель и сам всегда читал этот святой книга. Тогда приходил англичан…

Сваакер наливается темной кровью, стеклянный глаз его как будто белеет, он долго не может выговорить ни слова. Потом вдруг мнет кулаками воздух, хватает невидимого врага, душит его, хрипло приговаривая:

— Начинал вот так, и потом — так и еще — так, вся наш бедный народ! И потом хватал жена и дети, сажал в лагерь и там — так, так! — раздавливал его башмак всё, всё! Потом брал ваш бедный Сваакер за шея, и запирал его в тюрьма, и давал вот такой крошечка сухой хлеб и один капля совсем горькой вода в день. Тогда Сваакер подумал, что приходил конец, читал бибель и подождал смерть. Но бог не дал Сваакер смерть, давал один болезнь, и Сваакер потерял там все собственный зуб! Вот!

Он с хрустом вынимает изо рта челюсти, они влажно поблескивают желтизною мастиковых кубиков и золотом пружинок. Но Сваакер не успевает показать челюстей мужикам — Аким кричит на весь сход:

— Этот рас-ска-жет! То говорил, что его немец прикладом потчевал, а нынче, слышь, англичанин!

Сваакер вставляет челюсть в рот, щелкает языком, присасывая зубы к дёснам, расталкивает толпу, идет к Акиму.

— Это ты? Я тебя знал! Я говорил про зуб? А? Я говорил про глаз! Немец выбивал Сваакер глаз, англичан отнимал зуб!

Но Аким уже не может удержаться, трясет кулаком над головами мужиков, вопит:

— Тебе легко уговаривать, тебе последнего не отдавать, у тебя пузо-то — во-о!

Тогда весь сход становится на дыбы, и сквозь стон чуть слышны голосистые выкрики:

— Последнего коня отымают!

— У тебя сынов нету, ты можешь!

— Небось бурмакинского жеребца зажилил!

Сваакер смиренно наклоняет голову, ждет, пока улягутся крики. Его покорность гасит мужичий гнев, тт тихое причитанье Сваакера понемногу вкрадывается к шум.

— Бедный Сваакер! У него никогда не был сын! Он так хотел иметь один сын! Но для война каждый должен носить жертва! Сваакер хочет отдавать для война прекрасный лошадь, который он кормил, и почистил, и так любил, как родной сын!

— Айда на мельницу, давай коня! — яростно кричат мужики. — Айда!..

Минуту спустя Сваакер, облепленный мужиками, едва поспевавшими за ним, шествовал по деревенской улице. Следом за гудящей толпой мчались ребята, забегая вперед, пугливо и озорно тараща глазенки на выступавшего с военной решимостью громоздкого человека.

У Трансвааля крестьяне остановились, Вильям Сваакер пошел во двор, вывел из конюшни жеребца.

Трехгодовалый буланый конь был красив. Холеный желтоватый стан его отдавал на солнце огнем отливов, густо-черная грива переходила па холке в темный ремень, плавно бежавший но хребту. Жеребец часто перебирал ногами, нетерпеливо закидывая вперед отлогий лоснящийся круп, точно норовя стать к хозяину грудью, косил на мужиков черный влажный глаз.

Сваакер подвел коня к крестьянам и сунул повод подвернувшемуся мужику.

— Пожалуйста, — плаксиво сказал он, — берите этот лошадка, этот жертва Сваакер для войны против англичан!

Но едва мужик потянулся к поводу, как конь шарахнулся в испуге, и крестьяне рассыпались по сторонам. Сваакер как будто ничего не заметил.

— Прошу, берите мой лошадка и отводите в город, — продолжал он, протягивая повод другому мужику.

Конь забил ногами, выворачивая комья грязи, прижал уши, фыркнул. Никто не решался подойти к нему ближе, и Сваакер напрасно совал копчик узкого довода вправо и влево. Наконец он крикнул:

— Аким, ты очень замечательный, храбрый мужик, принимай, пожалуйста, мой лошадка!

Аким вышел на круг, по которому танцевала лошадь, кинулся к ней, перехватил у Сваакера узду, коротко, под самой губой жеребца, сильно потянул книзу и взмахнул, для острастки, свободной рукою. Но в тот же миг конь дернул голову, оторвал Акима от земли, приподнял, кинул и, захватив зубами Акимово плечо, снял до локтя рукав полушубка.

От суматохи, смеха и криков — убьет! убьет! — буланый загорячился еще больше, мощно вздыбился, и Аким кое-как, на карачках, пустился спасать свою душу. Сваакер поймал повод, запрыгал обочь лошади, смешно отставляя назад ноги, хороня ступни от копыт и — словно в отчаянии — повизгивая:

— Спасите меня от этот зверь!.. Сваакер не знал, что с ним поделать!.. Этот лошадь убьет меня!.. Ой, он будет выбивать мне последний глаз!.. Я умолял вас, избавьте меня от этот лошадь, берите его для война!

Когда мужики вволю посмеялись над прыгающим Сваакером, над оторванным рукавом Акима, над собою, хозяин со спокойной ловкостью одернул коня, сказал ему непонятное слово, и он пошел за ним на конюшню, навострив уши, обмахивая черным хвостом огненный глянец боков…

Расположение духа Вильяма Сваакера в этот день было прекрасно, и он легко покончил с двумя поджидавшими его неприятностями.

Нежданно-негаданно на Трансвааль явился старый владелец мельницы. Все богатство его было с ним: сума за спиною, подожок в руке, лапти с веревочными оборками на ногах. Он вытянул из-за пазухи запродажную, дал ее Сваакеру и стал ждать, что тот скажет. По бумаге выходило, что задатку за мельницу было дано десять тысяч, а пятнадцать оставалось за покупателем. Сваакер накормил гостя, набил его суму хлебом, потом вывел мельника на улицу и сказал: