После меня за минувший год в номере никто так и не жил. Даже комплект чистого постельного белья сохранился в упаковке на полочке в шкафу.

За распахнутым окном близкие листья рослых многолетних тополей. Остро пахнет сухой осиной, горячим асфальтом. Жаркий день отстоял. Москва погружается в синеющую вечернюю мглу. Москва шумит и вечером и ночью. В квартале от улицы Добролюбова — Останкинский молочный завод. Денно и нощно там гремят железом и жестью в производственных цехах конвейеры, гудят машины.

В районе Зеленой Рощи много зелени. Улицы чистые. За железнодорожной линией совсем близко Останкинская башня. Я полюбил общежитие. Полюбил этот район. Дружил со студентами очного обучения. В прошлом году студент Серёжа Казаков с другом возили меня в знаменитые Сталинские Высотки на Воробьёвых горах к своим подругам — «доценткам». Ходил с поэтами-студентами на Арбат, где они подрабатывают чтением своих стихов. Показали мне парни и Красную площадь. И «Кузькину мать» — ВДНХ. Я поил их добрым московским пивом «Колос», кормил креветками. «Обмен опытом» с Москвой состоялся. Принадлежность к Литинституту позволит укоренить этот «обмен опыта» с Москвой долгие годы. Но если не поступлю и третий раз?! Москву я вряд ли когда больше увижу.

Ощущение тревоги, будто перед началом войны, поселилось во мне последний год — после прочтения «Усвятских Шлемоносцев».

В пространстве над страной повисла какая-то угроза после прихода нового «генсека» в Кремль. А слово «перестройка» вкрадчиво проникала в душу значением — будто это «пакт о ненападении Германии на СССР» между Гитлером и Сталиным. «Гитлер» для России — США. «Сучка — Европа», которую спасли от уничтожения русские люди, гиеной крутилась вокруг Горбачева, как вокруг бессильной жертвы, готовой стать падалью. Кто же сегодня «Сталин»? В Кремле его нет. Выходит, «Сталин» — это мы все, русские мужики и бабы. Вся страна — Россия.

Вряд ли бы посетили меня подобные ощущения и мысли о нависшей угрозе и о близком начале войны. Вряд ли. Но понятия эти горние — душа моя почерпнула в глубинах «Усвятских Шлемоносцев». Всем естеством узнал и ощутил себя русским «Шлемоносцем».

Размышления мои отвлек тихий стук в дверь. По часам не поздно, около одиннадцати вечера. За окном еще небо не погасло от закатных лучей. Поднялся до двери.

— К вам можно? Не поздно я? — девушка с вахты прочитала повесть и принесла вернуть «Полярную Звезду».

— Можно я у вас посижу?

— Пожалуйста.

Приход девицы вахтерши меня не удивил. В общежитии Литературного института давно никто и не чему не удивляется. Не задают лишних вопросов. Не нагружают своими проблемами. Каждый сам себе творец. Девица пристроилась на единственном стуле. Кресло тоже в номере одно. Верхний свет пригашен. Круг от настольной лампы падает на ее округлые молодые коленки.

— Вот вы писатель. Разбираетесь в жизни, в людях. Научите меня жить, — какие-то не русские нотки звучали в ее интонации, в тонком голосе. Глупая просьба — «научить жить». Эти солнцезащитные очки. Полный рот золотых зубов в девятнадцать лет. Я заволновался от не менее глупой догадки: «Неужели вычислили?» И похолодел.

— Пойдемте, прогуляемся по вечерней Москве. Рядом в парке, хороший бассейн, — продолжала она свои нелепости.

Я молчал, прикидывал. Действительно, в номере душно, почему не пройтись до недалекого парка.

— Хорошо. Прогуляемся, — согласился. — До парка и обратно.

Кабинка вахтера освещена. Я полагал, что ее смена закончилась.

— Мы же не долго, — тянула она меня на ночную улицу.

Что за бесовщина. Сказать, что опасаюсь с ней выходить из общежития, стыдно. А что ждет за дверью в полуосвещенном парке — неизвестно. Фантазии мои разгулялись настолько, что стал недомогать, подрагивая.

Причина опасаться есть.

В Оймяконском районе я работаю охотоведом. Пару месяцев назад в кабинет Охотнадзора пришел капитан Крыловецкий из «валютного» отдела районной милиции. Старший охотовед Егоров отсутствовал. Находился я в кабинете на втором этаже старой почты один. Крыловецкий пришел в гражданской одежде.

— Леший, — щедро улыбаясь рыжим лицом, протянул ладонь для знакомства. — Помощь твоя нужна.

Чем занимаются оперативники валютного отдела, мало кому известно даже в рай отделе милиции. О Лешем я наслышан. Отслеживает в тайге «хищников золота», занимающихся незаконной разработкой недр. По возможности ловит за промывкой золота. Тюремные сроки за незаконную добычу золота большие. Поэтому с металлом взять «хищника» редко операм удается. Золото при себе никто из хищников не держит. Тырят порциями в разных местах. А когда выходит «хищник» из тайги, фасует золотой металл или в ружейные патроны вместо дроби. Или в аптечные пузырьки от пенициллина. При задержании, скидывает увесистый от золотого песка пузырек на камень в ручье — стекло осколками с золотом водой уносится. Патрон можно выстрелить из ружья. Докажи потом прокурору, что при нём имелось незаконно намытое золото. Приходится отпускать. В поселок тащить «пустого» хищника — без металла смысла нет.

Охотоведы люди таежные. В теплое время года постоянно в охотугодьях. Оперативники из валютного отдела тоже в поселке не сидят. Приисков много. Контролируют участки, золотоносные полигоны в старые годы выбраны не чисто. Осталось золото в бортах узких ручьев, где бульдозерный отвал не работник. Знают хищники и золотоносные ручьи.

Намытое золото, у хищников скупают ингуши. На Индигирке их нет. Диаспора ингушская в Магаданской области пустила корни после смерти Сталина в конце 50-х. «Взяли в плен Колыму». Пробовали черкесы и чеченцы заняться скупкой драг металла — не пустили. Ингуши монополистами владеют скупкой золота на Колыме. За грамм золота платят выше биржевых цен в десять раз. Золото вывозят с Колымы «лошади». Так зовутся на языке оперативников ингушские женщины, везущие при себе до десяти килограммов золотого песка и самородков. «Лошадь» — женщину сопровождает охранник ингуш. При задержании «лошади», по негласному уговору с оперативниками, с найденным золотом арестовывается мужчина. Женщина не привлекается, в деле не фигурирует. Эта скрытая «война за золото» между ингушами и государством ведется уже полвека. По оперативным данным, колымское золото держится «головкой» ингушей в турецких банках: «общаг» ингушского народа.

Из местных бродяг — «хищников» нет. Едут таежные бродяги парами и по одному из Магаданской области. Площадь золотоносного бассейна на Индигирке огромная, попробуй всех выследи. От вертолета «хищники» маскируются в схронах. Костров дымных не разводят. Махонький костерок в схроне, дымок от него поглощается ветками и мхом. Работая геофизиком рядом с прииском, такие схроны я встречал на Хаттынахе, за горным перевалом на безводном осенью ручье Кварцевый. Ляжешь на скалистое русло и кончиком ножа выбираешь между глинистыми стланцами илистый осадок от паводка. Если повезет, и самородок с тыквенное зернышко выловишь. Для геолога золото, что хлеб. Бережное к нему и уважительное отношение. Ради этого «хлеба» геологи искали россыпи, рудопроявления, вели разведку и подсчет запасов. Воровства золота среди геологов не водится. Не слышал.

Крыловецкий просил сходить с ним на ручей Турист — мои охот угодья. Капитан Крыловецкий знает золотоносные места не хуже геологов прииска. Леший пользовался их геологическими приисковыми схемами россыпей, знает и содержание золота на кубометр песков. Ручей Турист правый приток речки Ольчан. Далеко от райцентра. Дел много и на реке с сенокосчиками.

— Всего на пару дней, — уговаривал помочь ему. — У меня УАЗик. Напротив Туриста бросим машину. Переправимся через Ольчан. Сходим до перевала и обратно. Проверим. С прииска звонили. Предупредили, хищники появились.

Я посматривал на капитана милиции и невольно думал над словами Егорова: «Флажками обложат, как волков». У Лешего репутация порядочного мента. Его и Лешим-то прозвали не зря, круглый год из тайги не выбирается. Обрастает рыжим волосьем — глаз не видно. В таежной одежде его от «хищника» золота и не отличишь. Широкий нос лаптем между глаз, выдает его крестьянскую натуру, глаза хитрые, иногда злые. Поговаривают, пошаливает — лосей постреливает.