Вспомним, что речь идет об отношении к «невиновным».
Кроме того, многообразие в гражданском обществе способствует дроблению на фракции среди сил, которые были бы способны противостоять репрессиям. В 10-м выпуске «Федералиста» Мэдисон доказывал, что возникновение общественных группировок нужно приветствовать, поскольку они являются противоядием от тирании правительства. Чем больше будет фракций, утверждал он, тем меньше у каждой из них будет возможностей установить тираническое правление70. Два века спустя Дж. Эдгар Гувер блистательно воспользовался рекомендациями Мэдисона для стимулирования правительственных репрессий. В 1960-е годы ФБР пестовало разногласия в рядах правозащитных организаций, придерживавшихся левых взглядов, студентов и других прогрессивных движений. Не ФБР породило эти разногласия: они уже существовали, но оно углубило их. В 1967 году в 22 местных отделения в разных концах страны пришло секретное предписание, в котором содержались следующие инструкции: «Усилия различных группировок [в движении за права чернокожего населения] должны подавляться. Нельзя пренебрегать ни единой возможностью использовать — при помощи методов контрразведки — организационные и политические конфликты между лидерами группировок и обострять существующие разногласия между организациями черных националистов».
Годом позднее в недрах ФБР родилось еще одно предписание. Отделениям на местах вменялось в обязанность «препятствовать возникновению коалиций подрывных организаций черных националистов. В единстве заключена сила; это банальность, которая не становится от того менее верной. Эффективная коалиция черных националистов может стать первым шагом к появлению в Америке настоящего „Мау-мау“[59], началом подлинной негритянской революции». ФБР нейтрализовало усилия «Черных пантер»[60] по созданию многонациональных коалиций, в которые должны были войти объединения пуэрториканцев, группировки белого городского населения и участники студенческого движения, выступавшие за активный сепаратизм; за что «Пантеры» и другие сторонники национальной идентификации впоследствии были осуждены. Также ФБР пыталось использовать движение за права женщин, которое виделось ему «дробящим и разъединяющим фактором», чтобы «ослабить революционное движение» и «Новых левых»[61]71.
Мы видели, как стремление носителей власти, подобных Трумэну, сохранить автономию представляемой ими ветви власти побуждало их участвовать в репрессиях, а не противостоять им. Точно так же аналогичное стремление элит внутри гражданского общества порождает у них готовность сотрудничать с репрессивными силами. Во времена холодной войны лидеры гражданского общества нередко инициировали внутри своих институтов репрессивные акции или соглашались в них участвовать хотя бы ради того, чтобы держать на расстоянии от себя правительство и нежелательных частных лиц. Президент колледжа Барнарда заявлял: «Если колледжи возьмут на себя проведение чисток в своих стенах, Конгресс не сочтет нужным проводить собственные расследования». Один из следователей из HUAC проинформировал прессу, что не намерен скрывать своих недружелюбных по отношению к Голливуду намерений в беседах с руководителями студий концерна. «У меня запланирован ряд встреч с заправилами индустрии, и все ресурсы и возможности комитета палаты, нашего следственного штаба будут в распоряжении тех, кто пожелают очистить свой дом, пока этим не занялся Конгресс.» Ирвинг Ферман из Американского союза гражданских свобод признавался, что сотрудничал с ФБР, чтобы защитить своих коллег от расследований HUAC или «Американского легиона». Подобным же образом Национальное агентство по содействию прогрессу цветного населения собирало досье на всех сотрудников и изгоняло из своих рядов тех, кого можно было заподозрить в принадлежности к Коммунистической партии, в частности, даже основателя организации У Э. Б. Дюбуа[62], который тесно сотрудничал с коммунистами, а под конец жизни вступил в ряды партии72.
Одним из свойств гражданского общества, способствующих организации преследования граждан и внедрению страха, является царящее в нем уважение к частной жизни и взаимное доверие. Если к политикам и государственным служащим граждане относятся с подозрением, то внутри гражданского общества живут и работают наши друзья и родные, священники и раввины, коллеги и соседи. Даже приходя на работу или вступая в экономические отношения, мы встречаемся с гражданским обществом в лице людей, которых хорошо знаем. Они живут рядом с нами, состоят в браке с нашими родными. Это мелкие предприниматели, оказывающие нам услуги, преуспевающие дельцы, еще вчера работавшие с нами бок о бок. Когда наши знакомые побуждают нас склонить головы перед страхом или сами действуют в репрессивном духе, мы верим, что их советы и действия не продиктованы безличным воздействием государства, а являются доброжелательными словами и поступками, поскольку эти люди заботятся о нас или подобны нам. Частные контакты такого рода теоретически должны способствовать поддержанию единства гражданского сообщества перед лицом жестокого государства.
Но аналитики часто не замечают, что эти частные отношения и личные связи, о которых шла речь в предыдущей главе, способны трансформировать страх перед репрессивным государством и придать ему более сокровенный, душевный характер.
Мы уже рассматривали некоторые особые механизмы, используемые отдельными людьми и гражданскими институтами для нагнетания страха. Это взыскания на рабочих местах, создание консенсуса в социуме, привлечение гражданских организаций к установлению бойкота нежелательной продукции, советы педагогов и духовных наставников не противиться страху, могущество доносчиков73. Но небесполезно поговорить еще о двух механизмах — остракизме и распространению слухов. Мы часто слышим, что остракизм — это орудие, позволяющее совершить демократический выбор, поскольку в условиях демократии отторжение со стороны общества — это бремя, снести которое труднее всего. Послушаем Эмерсона[63].
И все же если тобой недовольна толпа, к этому надо отнестись более серьезно, чем к возмущению ученых мужей и наставников из колледжей. Для человека с твердыми убеждениями и знающего свет не составляет большого труда сохранять спокойствие, когда просвещенное сословие осыпает его бранью. Это брань с оглядкой, брань осторожная; люди, изрыгающие ее, сами весьма уязвимы и потому не слишком храбры. Но когда к их немощной ярости прибавляется ропот масс, когда против тебя оказываются профаны и нищие духом, когда подает свой голос невежество, эта животная сила, таящаяся в глубинах общества, потребуются великодушие и стойкая вера, чтобы сохранить достойное богов презрение ко всей этой шумихе, как к не стоящей ни малейшего внимания чепухе74.
Если принять такое понимание, то остракизм предстанет результатом деятельности малых городских сообществ или же неких недалеких людей, способных только совать свой нос в чужие дела. Их главная цель в том, чтобы встать на защиту общепринятых вкусов, а их мишень — одинокий гений, описанный Джоном Стюартом Миллем в трактате «О свободе». На деле же остракизм — это продукт деятельности организованных групп и влиятельных элит в гражданском обществе. При помощи таких организаций, как «Американский легион», или таких изданий, как «Контратака», элиты формируют широкие коалиции для распространения информации о таких личностях и инструкций по охоте на них. Эти коалиции преследуют людей в силу не малодушного страха перед желанием личности реализоваться, а неприятия потребности политического активиста обрести товарищей. Изолируя инакомыслящего, они ставят на нем клеймо, тем самым затрудняя ему путь к организации движения. Вот что писала «Контратака»:
