Передал во время утреннего чая пережитое состояние умиления своему собеседнику. Он признал его за благодатное посещение. Потом стал рассказывать о своем молитвенном состоянии вчера вечером и сегодня утром, что усладился чтением псалмов и пением, а потом перешел от сего в помысл тщеславия, и на основании этого свое услаждение считал простым, естественным. Потом не без действия врага разговор перешел на вчерашнюю тему о естественных и благодатных действиях молитвы. Опять некоторое препирательство со взаимным укорением друг друга в гордости, а меня и в легкомысленной горячности, с какою я берусь за молитву, а потом, при первом искушении, малодушествую, расстраиваюсь и бросаю. Все это я не отрицаю в себе, но и ученик мой, думаю, нуждается в лечении. И снова прощение друг друга, прощение хотя и не от всего сердца, пока время и внимание не очистят его совершенно от всякого остатка неприятности. Так немощь наша и враг мешают преуспеянию нашему в молитвенном подвиге. Потребно всегдашнее глубокое смирение и усердная молитва к Господу о помощи. Помози нам, Боже, спаси нас имени ради святаго Твоего.

После обеда за чаем, пересмотрев свою прежнюю беседу, совершенно примирился и согласился. Однако я пожалел потом и немного приуныл, что время у нас проходит часто в спорах, а молитва наша не движется... Когда ученик вышел от меня, меня сразу повлекло желание на молитву, которая сама изрекалась в сердце моем с умилением и слезами: “Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя”. В это время я лежал от немощи и молился простою молитвою около получаса с умилением и слезами, потом стал иногда увлекаться в простые краткие помыслы, и посему встал для большого сосредоточенного внимания и продолжал творить простую молитву сидя. Но рассеянность по временам не проходила. Когда же изнемогши опять прилег в сознании своей немощи, опять пришло умиление и слезы, и внимательную молитву по немощи поддерживать напряжением с художественными приемами не мог, и она опять стала уклоняться в рассеянность. По прошествии часа я закончил свое вечернее правило простою, не “художественною” молитвою. Память умиленного чувства от ощущения милосердия к нашей немощи Господа оставалась и после окончания молитвенного правила.

11 сентября

: Утреню, часы и вечерню молился обычно и рассеянно, и со вниманием, и умилением без особого различия естественных и благодатных действий, все приписывая Божией помощи, себе же одну немощь и греховность. Во смирении нашем помяни нас, Господи.

12 сентября

Болезненное состояние продолжается, и правило совершается обычно.

13 сентября

Обычно.

14 сентября

На вечернем правиле во время умной “художественной” молитвы усилилось постепенное биение сердца с не особенно большим жаром в нем, так что от частого биения его я не мог произносить всех слов молитвы. Потом биение, утихая постепенно, стало едва заметно. В таком виде сопровождалось и дыхание, однако болезненности от этого я не ощущал ни в сердце, ни в легких, ни в голове. Особых духовных чувств в это время, перемены сердцебиения в дыхания не переживал, кроме умиленного внимания к молитве, которым я отвлекал ум от происходившей перемены в процессе сердцебиения и дыхания, предав то воле Божией. Наконец, сердцебиение и дыхание постепенно опять усилились и пришли в обычное состояние. Мой сотрудник, когда я ему о сем рассказал, сказал, что у него после усиления сердцебиений оно (дыхание) не ослабевает совершенно как у меня, и мое состояние признал болезненным. Разгорячение сердца объяснил соединением молитвы с сердцебиением, напряженное внимание к молитве передалось и сердцу, через соединение с ним молитвы и тем усилило его до ненормального состояния, после чего последовало бессилие его, а вместе с ним и дыхания. И положили мы не соединять мне, слабому сердцем, молитвы с сердцебиением намеренно, хотя оно и помогает своим непрестанным действием, а соединять ее только с дыханием, тем более, что этот последний прием указывается святыми отцами, а тот, первый, упоминается только у “Странника”. Ему можно разве только не препятствовать, оно происходит само собой. Когда же заметится его вредное усиленное внимание на сердце, тогда отвергать его и останавливать, задерживать помалу дыхание и тем успокаивать быстрое движение сердца. И вообще положили мы, довольно нам чрез “художественные” приемы, т. е. 1) творение молитвы в сердце, 2) внимание к словам молитвы с верою в присутствие в них Самого Господа и 3) разделение молитвы на две половины соответственно процессу дыхания — вдыхания и выдыхания, 4) обрести внимательную в сердце молитву, а теплоты и чувства сердечных желать смиренно только покаянных, как безопаснейших, а не каких-либо высоких и радостных, что свойственно бесстрастным только. Творить же молитву всегда, как можно в спокойном духе и теле.

На вечернем правиле по вышеуказанному способу молитва “художественная”, хотя краткая по недостатку времени, совершалась тихо.

16 сентября

По слабой (по слабости телесной) умной молитве со скорбию о сем лег отдохнуть и чрез полчаса, как заметил по бою часов, проснулся с пламенной умносердечной молитвой, начавшейся (как оказалось по пробуждении) в сновидении, бывшем в кратком послеутреннем отдыхе. Сновидения же такого: будто проходим мы с братией по двору церковному, беседуя о двух послушниках одной келий, что они до пострига много претерпели искушений. Потом я взглянул на небо и увидел в полумраке сначала как бы половину луны, а всматриваясь, далее заметил крест большой, изображенный четырьмя круглыми лунами и обратил на это видение внимание шедших со мною в церковь братьев. Один из них на это сказал: “Как бы жили внимательно, то мы многое и другое увидели бы в небе”. Потом оказался как бы на поместье нашего дома в селе: вдали чрез гумна и строения виделась наша сельская церковь с колокольней, и вдруг слышу звон в большие колокола с колокольни, как бывало в давнем детстве. Этот звон, таких он исполнил меня нежно-умильных и вместе высокоторжественных чувств, ибо в это время я помнил, что церковь наша закрыта большевиками, сняты колокола и вдруг — неожиданно звон, и мне представилось, что кончилось владычество их большевистское. (Заметки ученика: в этом году Старец получил из дому с родины письмо с извещением, что присланы были из Москвы в их деревню девки-коммунистки, которые сняли с колокольни колокола и разбили их на куски.) В глубоком молитвенном чувстве я упал ниц на землю, потом встал на колени и с распростертыми руками и прежде молился пламенно за Россию, благодарил Бога освободителя ее и славословил непостижимое в этом величество Его. Переполнившееся этими чувствами сердце мое искало слез для пролития их и облегчения от них. В этом состоянии я и пробудился. Сердце мое, воспламененное восхищением, в избытке чувств и по пробуждении долго повторяло со слезами только слова молитвы:

“Сыне Божий, помилуй мя”. И всякий раз, как вспомню слышанный мною умиленный и торжественный звон тот колокольный, то горячие чувства и биение сердца усиливались во мне, так что я стал уже останавливать его задерживанием дыхания, и оно успокоилось. И думал я тогда, какого блаженства мы лишаемся своим невниманием к жизни христианской. И за Россию пришла мысль, что Господь, очистив ее скорбями, и снова прославит благочестием, и от мысли о России перешла моя мысль к торжеству будущей вечной жизни после временных скорбей в земной жизни. Припомнились мне слова Апокалипсиса: “Сии суть приидоша от великой скорби” (7, 14). После этого не мог заснуть, а проведши два часа в размышлении по поводу пережитого во сне и в молитве, встал и записал все это в дневник. (Весь этот день Старец был в радостном изумлении — ученик.)

Поутру передал сон свой и порожденное им душевно-телесное состояние своему сожителю. Он признал его “за утешение” от Бога и побуждающее меня к умной молитве. Я не противился, Со смирением и благодарностью Богу принял его слова. Но Потом, через несколько дней, прочитавши из своих “Выписок” об умной молитве одного Афонского старца-подвижника, не принимая и не отвергая происшедшего, и суждение сем предать воле Божией и вразумлению более утвердительному в будущем и держаться смиренной доли, как безопасной. Слова же выписки следующие: “Когда случатся при этом какие-либо видения, то не доверять им. Должно полагать, что для нашего спасения необходимо одно лишь покаяние, плачь о своих грехах и никаких не допускать мыслей, что мы достойны каких-либо видений небесных. Слезы благодарные бывают со смирением и радостью о Господе, облегчающие сердце от скорби греховной. С тщеславием же слезы и высокоумием не угодны Господу и бывают лишены тех благодатных плодов, почему и должно тщательно охранять сердце от всего тщеславного и греховного” (из рукописи схимонаха Герасима-грека).