Вторая. Дальше, когда мы оставались с ним наедине, я говорила, что любила смотреть с ним кассеты. И вот эти комедии — они превратились для меня, с одной стороны, в кошмар. А с другой стороны — в блаженство, потому что, как чувственно развитый человечек, мне это не могло не нравиться. Мы сидели обнявшись. И… Ну а когда это захватывает… То есть начиналось некое такое возбуждение-возбуждение-возбуждение, потом, значит, оно заканчивалось… И у меня шел просто дикий такой… — да? Как же так? Это ведь мой отец? Как же так? То есть вот доходило как бы реально до оргазма. То есть детского моего, девического такого… Руками, да, там, здесь, везде, да.

Первая. Мне было уже шестнадцать, когда мы видик купили. Так папа, смотрим с ним, бывало, фильм какой-нибудь — не то чтобы порнуху, нет, а просто мелодраму, он их тоже любит, как и я — или я, как и он, — в общем, не суть. Ну так вот, смотрим мы кино, а если на экране вдруг герои — не что-нибудь опять же, а просто целоваться начнут, — мой папа сразу пленку вперед перематывает. Самое забавное, что он, должно быть, чистосердечно полагал, что я так и не узнаю, что меня нашли не в капусте, если он будет пленку перематывать…

Вторая. И вот… во временном пространстве все теряется, я сейчас это восстановить не могу, но я помню, что все это было от случая к случаю. Случайно — не случайно… Мама тогда не знала… Но это было нормально. То есть это не вызывало во мне протестов никаких, это вызывало только радость и чувственное некое наслаждение, да? Отец много работал. И как бы по вечерам или там на выходные, когда мы вдвоем смотрели какую-нибудь комедию, да? — очередной телевизор — это было.

Третья. Когда я была школьницей, я очень любила его, но когда я ходила в последний класс — поменялось и отношение к папе. Ну, другой возраст, настроение. Взрослая, да? И в то время я смотрела по телевизору какой-то сериал… И там девушка живет с папой. Мамы уже нет, умерла. И… девушка… ну… папа… я не знаю, как это сказать, но папа иногда спит с дочерью… с девушкой… Папа ее! Ну… когда я посмотрела это… очень мое отношение к папе… Это, конечно, глупо, но чуть-чуть как-то ненормально… я почувствовала… что он мужчина. Раньше он был только папа, а теперь… да, конечно, папа, но тоже — мужчина… В четырнадцать… Мы очень много телевизор смотрим… Ну… такое… скандальное, да? Особенно в то время...

Вторая. Потом все это начало приобретать какие-то другие масштабы, потому что я стала взрослеть. И я помню, что нормально это было до того момента, как у меня начались оформляться груди там, да и все. И когда появилось это все во мне, когда я уже достаточно оформилась, это стало приобретать другие масштабы, потому что я стала умом своим что-то понимать, и мне это стало нравиться больше. Потому что у меня были какие-то там мысли, реакции. Да? И это стало чаще. Это стало чуть ли не каждый день и каждый вечер. И как бы я помню, что вот когда это начиналось, мне это нравилось, я помню, что мне это нравилось. Вот в этом моя трагедия по большому счету, да?

Третья. И еще по телевизору мы часто смотрим какое-то страшное отношение к женщинам у мужчин. И поэтому у меня только была такая необычная информация…

И была такая ситуация. Я смотрела телевизор и сидела на диване. И папа сидел рядом со мной. И моя рука. И он трогает. И я так: “Что ты делаешь?!”

Вторая. Потому что когда я отцу это в упрек поставила все-таки, то совесть меня мучила здорово. Потому что мне это нравилось. Я получала удовольствие. Но! Вот, положим, это было, а в какой-то момент мама выйдет там. Или зашуршит, или из комнаты, из кухни пойдет сюда, руки тут же отдергивались. Понятно, да? Отдергивались. И ты понимаешь, что ты что-то делаешь плохое, потому что так как бы не… да? Что-то делаешь плохое, причем по отношению к маме. Как получается по логике.

Первая. В подтексте всегда присутствовала ревность двух женщин — между мной и мамой. Это было постоянное внутреннее соперничество.

Третья. Мама — солнце, папа — луна. Все вращается вокруг солнца.

Вторая. Но тогда я была маленькая. Я была, у меня ветер был в голове страшный. И как бы мне-то там… анализировать все это я не умела, была не способна. Понять, что я делаю что-то плохое по отношению к маме, я могла только каким-то таким непонятным чувством, которое тут вот чего-то вот такое вот скребется. А что — мне непонятно. Видимо, вот тот период, когда это было нормально в кавычках — шестой-седьмой класс, а когда это стало уже не очень нормально — девятый, десятый, одиннадцатый… Совесть мучила…

Первая. У нас всегда было общение двух людей, как настоящая семья, — настоящее доверие и взаимопонимание. И мама чувствовала, что оно между мной и отцом существует больше, чем между нею и отцом.

Вторая. Мало того… То, что как бы начинал он… А потом, когда это стало переходить в нечто другое, были моменты, когда начинала я. То есть когда я сама создавала ситуацию, когда это могло случиться, я этого ждала, мне это нравилось. Но я говорю, все это заканчивалось, как только я получала то, что хотела... да, я получала, я испытывала оргазм. И как только это происходило, меня начинала жутко мучить совесть, мне становилось все противно вокруг. Я не понимала — зачем все и как и что происходит.

Первая. Мама пыталась забить меня как женщину, внушала мне, что я некрасивая. Говорила: “Страшилка ты моя”. Такое внушение мне моей женской несостоятельности. Она вслух переживала, что мужчины не будут обращать на меня внимания. И мужчины потом, когда говорили, что я красивая, я в глубине души им не верила. Думала — надо же, как врут. Как убедительно. Плакала даже.

Вторая. А потом произошло следующее: я влюбилась в мальчишку в одного — и все мои мечты и фантазии были уже связаны с ним.

Первая. Каждого мальчика, а потом мужчину я сопоставляла с отцом. И я всегда видела, что отец ярче и интересней.

Третья. И я подружилась с мальчиком.

Вторая. А как бы все, что происходило дома с отцом… стало… ну, не нужно уже это было… отторжение пошло, потому что я же ассоциировала как-то, да? Пошло отторжение, и отец это заметил. И как бы, вспоминая сейчас, мне кажется, что были моменты, когда типа, мол, а почему нет? А поскольку я не могла сказать ему — нет, знаешь, дружок, все. Да? Не могла. Это как бы происходило против моей воли. И я все стремилась избежать, и я все стремилась уйти… Да? И деваться некуда, потому что мысли в голове путаются и ты не знаешь, что делать, потому что вот сексуальное удовольствие — оно происходит, тело-то привыкло… И это все в голове мешалось, мешалось, куда деться? Как убежать? Неизвестно было.

Первая. А тут ситуация… такая. Был парень. Заканчивал институт, он был не москвич. Я училась тогда только на первом курсе. Мне было тогда еще неполных восемнадцать лет.

Третья. У меня с этим мальчиком была одинаковая ситуация.

Мне было трудно общаться с друзьями. И ему тоже. И каждый вечер мы с ним всегда разговаривали по телефону. И очень шумно было для родителей и для сестры. И на меня всегда ругались. На втором этаже мы спим, но если я разговариваю, то спущусь вниз и разговариваю тихо.

Вторая. И вот подготовительные курсы. Там были друзья, там была любовь. Начинались запреты на уровне: после учебы сразу домой — нигде не задерживаться, ни с кем не постоять возле факультета, потому что мое расписание занятий висело у них на стене, и они же знают, во сколько заканчиваются занятия, значит, тут же я должна была быть дома.

Первая. И я ему нравилась. И я удивлялась, что я ему нравлюсь. И мама была не против. А отец был против.

Третья. Всем понравился мальчик. Все полюбили его в нашей семье, но папе не понравился.

Вторая. Началось вранье про библиотеки, про то, что я там читаю книги, вся такая умная, заученная. Про то, что вот нас задержали, а пару отменили, и еще чего-нибудь такое. И это, конечно, было страшно, потому что я все время должна была находиться в состоянии вранья.

Первая. Отец сказал мне то, что само по себе не содержит ничего плохого. Он как раз мне все сказал с точки зрения здравого смысла. То есть он сказал мне, во-первых: ты понимаешь, ты еще только на первом курсе.