- Возьметесь? - переспросил Йавис, еще не смея поверить.

- Да - сказал Дэниел Уэбстер. - Мне еще примерно восемьдесят пять дел надо сделать и Миссурийский компромисс подправить, но я возьмусь. Ибо если двое ньюгэмпширцев не смогут потягаться с дьяволом, тогда нам лучше вернуть эту страну индейцам.

Потом он крепко пожал Стоуну руку и спросил:

- Вы спешили, когда ехали сюда?

- Да, признаюсь, не задерживался, - ответил Йавис Стоун.

- Обратно поедете еще быстрей, - сказал Дэниел Уэбстер и велел запрягать Конституцию и Кульминацию. Они были одной масти, серые, с белой передней ногой, и летели как пара подкованных молний.

Ну, не буду описывать, как взволновалась и обрадовалась вся семья Стоуна, увидя, что к ним пожаловал сам Дэниел Уэбстер. У Йависа Стоуна по дороге сдуло шляпу, когда они обгоняли ветер, но он на это почти не обратил внимания. А после ужина он велел своим идти спать, потому что у него сугубо важное дело к мистеру Уэбстеру. Хозяйка хотела, чтобы они перешли в залу, но Дэниел Уэбстер знал эти залы и сказал, что в кухне лучше. Там они и сели ждать гостя: между ними на столе кувшин, в очаге огонь жаркий, а гость, согласно спецификации, должен прибыть, когда пробьет полночь.

Казалось бы, Дэниел Уэбстер и кувшин - лучшей компании нельзя и придумать. Но тикают часы, и Йавис Стоун глядит все печальнее и печальнее. Глаза его блуждают, и хоть прикладывается он к кувшину - видно, что вкуса не чувствует. И вот, как пробило половину двенадцатого, наклонился он и схватил Дэниела за руку.

- Мистер Уэбстер, мистер Уэбстер! - говорит он, и голос его дрожит от страха и отчаянной отваги. - Ради бога, мистер Уэбстер, запрягайте коней и езжайте отсюда, пока не поздно!

- Вы везли меня в такую даль, сосед, чтобы сказать мне, что вам неприятно мое общество, - спокойно отвечает Дэниел Уэбстер и потягивает себе из кувшина.

- Жалкий я горемыка! - застонал Йавис Стоун. - Я вас заставил связаться с дьяволом и теперь сам вижу свое безрассудство. Пусть берет меня, если хочет. Я не очень этого домогаюсь, надо сказать, но я потерплю. А вы - опора Союза и гордость Нью-Гэмпшира. Вы не должны ему достаться, мистер Уэбстер! Вы не должны ему достаться!

Дэниел посмотрел на огорченного человека, который побелел и весь дрожал возле очага, и положил ему на плечо руку.

- Весьма признателен вам, сосед Стоун, - сказал он мягко, - за вашу заботу. Но на столе у нас кувшин, а на руках - дело. А я ни разу в жизни не бросал того и другого на половине.

И как раз в эту секунду громко постучали в дверь.

- Ага, - хладнокровно заметил Дэниел Уэбстер, - я так и подумал, что часы у вас немного отстают, сосед Стоун. - Он шагнул к двери и распахнул ее. - Входите! - сказал он.

Вошел гость - очень темным и высоким показался он при свете очага. Под мышкой он нес коробку - черную лаковую коробку с маленькими отдушинами в крышке. При виде коробки Йавис Стоун тихо закричал и забился в угол.

- Господин Уэбстер, если не ошибаюсь, - промолвил гость очень вежливо, но глаза у него загорелись, как у лисицы в чаще.

- Адвокат Йависа Стоуна, - сказал Дэниел Уэбстер, но глаза его тоже загорелись. - Могу ли я узнать ваше имя?

- У меня их изрядно много, - беззаботно отвечал гость. - На сегодняшний вечер, пожалуй, довольно будет Облома. Меня часто так величают в здешних краях.

С этими словами он уселся за стол и налил себе из кувшина. Водка в кувшине была холодная, но задымилась, когда потекла в стакан.

- А теперь, - сказал гость, улыбаясь и показывая зубы, - я приглашаю вас как законопослушного гражданина помочь мне вступить во владение моим имуществом.

И тут начался спор, горячий и упорный. Сперва у Йависа Стоуна еще теплилась надежда, но когда он увидел, что Дэниела Уэбстера теснят в одном пункте за другим, он только съежился в углу, не сводя глаз с лаковой коробки. Потому что ни вексель, ни подпись не вызывали сомнений - это было хуже всего. Дэниел Уэбстер вертел и так и сяк и стучал кулаком по столу - но уйти от этого не мог. Он предложил мировую; незнакомец и слышать о ней не хотел. Тогда он заявил, что имущество повысилось в цене и сенаторы штата должны стоить больше; гость же настаивал на букве закона. Он был великий юрист, Дэниел Уэбстер, но мы знаем, кто Царь юристов, как сказано в Писании, и похоже было, что Дэниел впервые встретил себе ровню.

Наконец гость слегка зевнул.

- Ваше усердие в защите клиента делает вам честь, мистер Уэбстер, сказал он, - но если вы не изволите привести других доводов, у меня туговато со временем...

И Йавис Стоун задрожал.

Дэниел Уэбстер нахмурился, как грозовая туча.

- Туговато или не туговато, а этого человека вам не видать! - загремел он. - Мистер Стоун американский гражданин, а ни один американский подданный не может быть призван на службу иностранному князю. Мы сражались за это с Англией в двенадцатом году и будем сражаться за это вновь со всеми силами ада!

- Иностранному? - повторил гость. - Интересно, кто это назовет меня иностранцем?

- Я что-то не слышал, чтобы дья... чтобы вы претендовали на американское гражданство, - с удивлением сказал Дэниел Уэбстер.

- А кто мог бы с большим правом? - осведомился гость с ужасной своей улыбкой. - Когда впервые притеснили первого индейца - я был там. Когда первое невольничье судно отплыло на Конго, я стоял на палубе. Разве нет меня в ваших книжках, рассказах и верованиях со времен самых первых поселенцев? Разве не поминают меня и сегодня в каждой церкви Новой Англии? Правда, на Севере меня почитают южанином, а на Юге - северянином, но я - ни то, ни другое. Я просто честный американец, как вы, и наилучших кровей, ибо, сказать по правде - хоть я и не люблю этим хвастать, - мое имя в этой стране древнее вашего.

- Ага! - сказал Дэниел Уэбстер, и на лбу его налились жилы. - Тогда я настаиваю на Конституции! Я требую суда для моего клиента!

- Дело это - вряд ли обычного суда, - заметил гость, мерцая глазами. Да и в такой поздний час...

- Пусть это будет любой суд по вашему выбору, лишь бы судья был американец и присяжные американцы! - гордясь, промолвил Дэниел Уэбстер. Живые или мертвые; я подчинюсь решению!

- Ну и чудесно, - ответил гость, направивши палец на дверь. И вдруг за нею послышались шум ветра и топот ног. Отчетливо и внятно доносился он из мрака. Но не похож был на шаги живых людей.