– Он внутри! – с ликованием воскликнула Анна.

– Внутри он! – вторя ей, крикнул Франц, а я поинтересовалась у Анны, доставляет ли ей это боль. Однако ответа не получила. Потому что оба совокуплялись с такой стремительностью, что напрочь утратили способность слышать и видеть. Лишь позднее Анна сказала мне, что это было прекрасно.

Тем временем успеха добилась Мицци. Она так долго дразнила и обрабатывала конец Роберта, что тот снова выпрямился и Роберт обрёл способность, наконец, отсношать её.

Мицци была как обезумевшая. Она сама держала себя за груди. Один за другим брала она пальцы Роберта и вкладывала себе в рот. Она опускала вниз руку, ловила шлейф Роберта, нежно сжимала и затем опять втыкала его глубоко в себя. Она так подскакивала под ним, что трещала кровать. Внезапно Роберт нагнул голову, захватил одну из грудей Мицци ртом и принялся лизать сосок, точно так же, как давеча мы поступали с его шлейфом. Мицци плакала и причитала от сладострастия:

– Сношай меня, сношай меня! – прерывающимся голосом выкрикивала она, – ты каждый день должен сношать меня… Этот хобот, этот славный хобот… Долби крепче…Ещё крепче, ещё, ещё!.. Возьми и другую титьку… Другую титьку тоже соси, крепче, быстрее, ах, ах… А завтра ты тоже будешь меня сношать? Приходи завтра вечером… Ты каждый день должен сношать меня… Иисус, Мария, Иосиф… а-а-а… ах!

Роберт издал звук похожий на хрюканье и брызнул. Мицци распласталась как мёртвая.

Роберт, без сомнения, был главным действующим лицом. Анна радовалась, что сегодня она, наконец, совокуплялась как взрослая. Только никто в этот день не придал этому факту значения. А Роберт рассказал нам, что живёт половой жизнью уже два года. Приучила его к этому мачеха. Его отец был парализован, а сам он спал в кухне. Однажды вечером, когда он находился в кухне, а отец ещё бодрствовал, туда вошла мачеха. Начинало медленно смеркаться, и она вплотную придвинулась к Роберту. Они сидели на кухонной лавке рядом друг с другом. И тут она принялась гладить его: сначала по голове, потом по рукам, по бедрам, и, в конце концов, запустила руку ему в штаны. Его конь тотчас же встал на дыбы, едва лишь мачеха коснулась его. Она некоторое время поиграла им, а Роберт, придя от возбуждения в неистовство, схватил её за грудь. Тогда она на секунду отпустила его, чтобы самой расстегнуть одежду, и позволила ему поиграть голыми грудями, затем подвела его руку к соскам и показала, как ему следует действовать. И при этом дышала так громко, что отец из своей комнаты крикнул, что-де там происходит. Мачеха быстро ответила: «Ничего, ничего, я просто сижу здесь с Робертом». При этом она снова взяла Роберта за хобот и поглаживала его.

Этой же ночью, когда отец спал, она вышла к нему в сорочке, забралась к Роберту в кровать, уселась верхом на него и воткнула в себя его маленький хобот. Роберт лежал на спине и не шевелился. Но когда титьки мачехи оказались прямо перед его лицом, он схватил их и принялся играть ими, а она склонилась ещё ниже, чтобы он мог брать в рот то одну, то другую её грудь. Ему это очень понравилось и он сношался с мачехой до тех пор, пока та не достигла пика и не рухнула тяжело на него всем телом.

Следующим вечером он снова сидел с ней на кухне, и они снова как вчера играли друг с другом; а ночью, когда отец заснул, она опять вышла и совокуплялась с ним. Так продолжалось и дальше. Один раз она, правда, не явилась, хотя перед этим он на кухне играл с нею. Он не мог заснуть, и, сидя в постели, видел залитую лунным светом соседнюю комнату и обе кровати, в которых лежали его родители. И тут он разглядел, что его мачеха сидела верхом на отце. Она, совершенно голая, поднималась и опускалась. Время от времени она наклонялась вперёд, попеременно давая груди в рот мужу, который из-за болезни не мог их потрогать. Роберт дождался, пока они кончат, потом крикнул мачехе, что ему худо. Она вышла к нему и сразу же поняла, что при лунном свете он, должно быть, наблюдал за всем сквозь тонкие занавески на стеклянной двери. «Ты что-нибудь видел?» – спросила она. Роберт ответил: «Да… я всё видел». Она тотчас же дала ему играть своими грудями и легла к нему в постель. «На сей раз ты должен лежать сверху», – сказала она. Такого Роберт ещё никогда не делал. Она показала ему, как он должен действовать, и сняла сорочку, оставшись совершенно голой. Роберт со всей прытью молодости кинулся сношать её, потому что сладострастие буквально переполняло его. Но едва он успел вставить хобот, как отец закричал из комнаты: «Что там Роберт хотел?». Мачеха крепче прижала его к себе и в ответ крикнула: «Он хочет меня». Однако отец не унимался: «Так чего ж ему нужно?». И мачеха, продолжая совокупляться, ответила: «Ах, ничего особенного, сейчас ему уже лучше». Вскоре отец заснул, и оба продолжили дальше своё занятие. Роберт рассказал, что несколько раз им тогда пришлось останавливаться, потому что кровать под ними ужасно громко скрипела. Когда же он кончил, мачеха захотела повторить всё ещё раз, и поскольку колбаска у него встала не сразу, она взяла её в рот и сосала так долго, что от блаженства Роберт чуть было не закричал во весь голос. А потом он, по её указанию, должен был встать с постели и сесть в кухонное кресло, а мачеха так крепко угнездилась на нём, что едва его не раздавила. В конце концов, она снова надела сорочку и отправилась к мужу. А Роберту весь следующий день пришлось пролежать в постели, настолько он за минувшую ночь обессилел. Тут отец увидел, что парню и в самом деле было очень плохо. И вот уже два года, как Роберт сношает мачеху чуть ли не каждый день.

Мы прониклись к нему огромным почтением, когда он рассказал эту историю, и все готовы были опять совокупляться, ибо во всём этом деле нас больше всего заинтересовало находиться сверху. Однако Роберт заявил нам, что есть и другие позиции. Он-де сношал мачеху и сзади, и я отметила, что это очень приятно, ведь он меня тоже уже так попользовал. Анна и Мицци загорелись желанием полежать сверху. Анна для этой цели выбрала себе Франца, потому что его колбаска оказалась единственной, которая подходила ей по размеру, а Мицци предстояло пройти «верховые» испытания со своим братом Полдлем. Я тоже с удовольствием бы к ним присоединилась, однако у Роберта и у Фердля не стоял столбик, и тогда я снова начала лизать Фердля, пока он не позволил мне на себя взобраться и не обточил мне расселину так, что на меня накатило.

Один Роберт больше не примкнул к совместному общению, потому что, как он выразился, ему надо было сохранить ещё кое-какой порох для мачехи, которая наверняка вечером снова к нему пожалует.

Вскоре после этих событий Анна и Фердль перебрались с отцом на другую квартиру. Теперь мы с Францем остались одни. Мы никогда не совокуплялись, поскольку из-за Лоренца и матери не могли вести себя в нашей квартире настолько вольготно и без стеснения. Я, как уже было сказано, спала в родительской комнате, и увлекалась тем, что тайком за ними подсматривала. Довольно часто мне приходилось слышать, как скрипит кровать, как пыхтит отец и стонет мать, однако в темноте не могла ничего разобрать. Всякий раз меня охватывало сильное возбуждение, и тогда я принималась пальцем играть в своей раковине, так что со временем приобрела навык достаточно хорошо удовлетворять себя самостоятельно.

Часто я также слышала очень тихие разговоры. Однажды вечером, а дело было в субботу, отец явился домой, когда все мы уже спали. Я проснулась и заметила, что он был навеселе. В комнате горела лампа. Мать поднялась с постели и помогла ему раздеться. Оставшись в одной рубашке, он начал ловить её за груди, мать от него отбивалась, однако он крепко сжал её в своих медвежьих объятиях и прошептал:

– Иди-ка сюда, старуха, раздвинь ноги.

Мать не хотела:

– Угомонись, ты пьян в стельку.

– То, что я пьян, ничего не значит…

– Нет, я не желаю.

– А? Что такое?

Мой отец был сильным мужчиной, с огромными усами и необузданностью во взгляде. Я увидела, как он загрёб мать, сорвал с неё ночную сорочку, сжал ей обе груди и швырнул на кровать таким манером, что тут же оказался на ней. Мать раскинула ноги поперек кровати и больше не сопротивлялась. Она только сказала: