– С политикой!

Аннет уходила ни с чем. На самом деле Луи попался в лапы ДИНА – тайной разведке (аналог гитлеровского гестапо и сталинского НКВД) подчинявшейся лично Пиночету. Люди просто "исчезали". До сих пор не выяснены имена тысяч "пропавших без вести". О Луи тоже не было никаких вестей. В лучшем случае, он стал работать на ДИНА.

В середине сентября я пришла к Бернару и застала там Марселя. Обычно наши встречи старательно организовывались, чтобы не давать повода органам вмешиваться в личные отношения. Несчастный Марсель сидел опять с забинтованной ногой, опять с той же, но теперь болела стопа. Наступил на какую-то гадость.

– На самом деле этой «гадостью» были самодельные маленькие «ежи» из четырех сваренных в разные стороны огромных гвоздей. Их разбрасывали по дорогам ребята, которые боролись с режимом Пиночета. Правда, недолго, их всех отловили, кого убили, кого посадили. А ежи собирали и сваливали в ямы вдоль обочин. Ну и я с моим везением… вышел из машины «проветриться», подошел к обочине – после дождей глина размокла, я и поехал… вниз и имел возможность наблюдать, как на ботинке, у шнурков вылезает острие гвоздя. А уж вылезать с этим украшением было, мягко говоря, неудобно. Пока выбрался, стал похож на Франкенштейна, глина была везде, даже в карманах! Ну, потом, постелив на сиденье побольше газет, я отправился в аэропорт, куда, собственно и ехал, пришлось, правда, еще заехать на заправку, скрыться в туалете и переодеться. Как это происходило, помню смутно, ботинок пришлось немного подрезать, и вытянуть ржавый гвоздь из ноги, а потом выдирать уже из ботинка. Хорошенько промыл ботинок, налил туда немного коньяку, подложил носовой платок и надел ботинок. Ну, постоял минут пять как аист, собираясь с духом… Оглядел себя в зеркале, причесался, сделал лицо. Ну, и поехал. Очень неприятное путешествие оказалось.

Бернар ухаживал за другом, при мне немного переигрывая, то поправит подушки за спиной, то принесет стакан молока. И подшучивал, как всегда:

– Капканов понаставили!

Я устроилась рядышком и запустила пальцы в шевелюру Марселю – самое любимое занятие… Мы просто смотрели друг на друга и молчали…

Бернар потихоньку вышел, притворив дверь, бормоча что-то о двух идиотах…

А в октябре 1973 года, 28 числа (я не забуду этот день никогда), Марсель сказал, что его отзывают на работу во Францию.

– Я там осмотрюсь и к весне приеду за тобой. Придется нам терпеть разлуку. Не знаю, смогу ли я звонить тебе, чтобы не скомпрометировать перед органами. Будем передавать новости через Бернара. Ты тоже не злоупотребляй. Если мы будем осторожны, у нас все получится.

Он крепко обнял меня и поцеловал. Его поцелуи все переворачивали во мне. Мне хотелось разобраться в своих чувствах, но никогда у нас не было достаточно времени. Мы обнялись и… Марсель уехал.

Бернар честно выполнял свое обещание, данное другу – не оставлять меня своей заботой и по возможности помогать. Мы встречались в манеже, где вместе тренировались. Там он передавал всякие новости про Марселя и его приветы.

– Представляешь! На первую зарплату он взял в кредит спортивную машину! – с легким налетом зависти говорил Бернар. – Вместо зарядки носится по утрам по Парижу!

Я удивлялась, как можно носиться по городу?

– А он в пять утра, потом душ, кофе и на работу.

У него скучная аналитическая работа, но ему нравится. Потом, он хочет добиться наследства, которое ему оставил отец. Он уже год назад должен был его получить, но родственники из Англии подали в суд, и это дело двигается страшно медленно. Ты же понимаешь, на адвокатов нужны деньги, все, что он зарабатывает, уходит на них. Поэтому он живет в комнатушке, в мансарде.

– А как же машина?

– Ну, вот выкручивается как-то…. По вечерам вагоны разгружает? – подмигнул Бернар. – На улицах ведь петь не может – ни слуха, ни голоса!

В один из февральских дней, когда я приехала в манеж, тренировку отменили. Прекрасный конь Табор – рыжий, с белыми носочками и проточиной на лбу, лежал у бортика. Директор конноспортивной школы, Михаил Сергеевич, отменил все тренировки, чтобы почтить память этого коня. Как потом выяснилось, конь погиб от тромба в сердце… А я-то думала, что такое бывает только у людей!

На трибунке сидел Бернар.

– Не грусти, Надежда, Табор сейчас в своем лошадином раю!

Зато у меня хорошие новости: Марсель выиграл дело, и он попытается выйти из Корпуса! У него хватит денег, чтобы заплатить неустойку. Я так рад за вас, вы теперь свободны! Потерпи немножко, он все устроит!

То ли смерть коня, то ли какой-то общий настрой этого вечера придали мрачную окраску его словам. На душе появилось какое-то ощущение безнадежности и пустоты. Бернар пытался меня растормошить, я старалась улыбаться его шуткам, а потом вдруг расплакалась…

– Ох уж эти девчонки! Перестань плакать, я вот тоже уеду скоро, ненадолго, конечно, но кто будет тебя утешать? Держись, ты же сильная!

Бернар уехал, я старательно училась в институте, чтобы получать стипендию, сдала свою первую сессию, тренировалась в «Буревестнике», и читала запоем книги: Вольтер и Готье, Сименон и Саган… Что бы я делала без книг! Тем более никаких вестей не было ни от Марселя, ни от Бернара. Студенческая жизнь не требовала от меня больших усилий, мне нравилось хорошо учиться, я не прогуляла ни одной лекции или семинара, и вторая сессия прошла отлично. Мои сокурсники готовились сутками, приходили сдавать экзамены бледными, с красными глазами. Мне это было непонятно. Не спать ночью, когда так сладко спится? А для чего же день, его вполне хватало для учебы. Больше того, во время самой подготовки к экзаменам я не могла заставить себя открыть учебники. Только в последний день я решалась заглянуть в учебник, с удивлением и ужасом находя там много нового для себя.

Как-то первые два дня подготовки к экзамену «Политэкономии капитализма» я запоем читала американскую фантастику. Тогда достать подобную литературу было крайне сложно, но мне удалось проникнуть в «Золотой фонд» библиотеки Светлова. Связи решают всё, спасибо Бернару, научил. А когда я проглотила «День Триффидов» и «Планету обезьян», остался один день до экзамена. Честно читала учебник весь день, прочитала ровно треть… Естественно, легла спать, часов в одиннадцать. Ну, почитала учебник еще в автобусе и метро… А сдала экзамен на «отлично». Чего, чего, а поговорить об абстрактном я умела неплохо. Но о чем там шла речь, и о чем эта наука, теперь не имею представления.

Мой факультет, художественно-графический – но довольно странно звучали предметы, которые мы изучали помимо живописи и рисунка. В первую сессию мы освоили «Историю КПСС», потом была «Марксистско-ленинская философия, эстетика», «Научный коммунизм», та самая «Политэкономия социализма, капитализма»… Ведь будущий советский учитель должен «высоко нести знамя строителя коммунизма». Только студенты не очень-то серьезно относились к этим высокопарным словам, предпочитая заниматься творчеством. Некоторые и вовсе, показывались в институте только в сессию. Была у нас одна обворожительная блондинка, которая изредка забегала на живопись, показать свое новое платьице. Она сдавала сессию, на троечки, с большим трудом, но сдавала. Однажды ей пришлось в один день сдавать сначала теоретическую механику и сразу после нее историю искусства. На истории искусства, ей достался билет «Колизей». Устремив свои прекрасные голубые глаза на профессора, она начала:

– Колизей – это здание цилиндрической формы, с рядом сквозных отверстий…

Вытирая слезы от смеха, профессор вывел ей тройку в зачетке и отпустил с богом.

Когда выдавались свободные пары, мы гуляли по кладбищу. Из окон некоторых аудиторий открывался замечательный вид на него, Введенское кладбище. Еще его называли Немецким, ведь рядом находилась та самая Немецкая слобода, где Петр Первый встретил Анну Моне… Я бродила по этому кладбищу, разглядывая красивые памятники и часовенки, читая надписи с латинскими буквами. Попадались и французские слова: «Id se repose…», которые я перевела «Здесь отдыхает…», хотя по-русски надо бы – «покоится». Набрела как-то на могилы летчиков из эскадрильи «Нормандии-Неман». Марсель Лефевр – герой Советского Союза, посадил горящий самолет, и умер от ожогов в госпитале… Это имя…