* * * Как славно им в ту зиму было вместе, Как пелось им, по третьей накатив, Не оскорбляли слух дурные вести, Вокруг царил покой и позитив. Прозаиков меж ними было двое, Один художник и один поэт, Чье пламенное слово огневое В сердцах потомков свой оставит след. Но здесь поэту слова не давали, Чураясь политических страстей, Здесь просто безыдейно выпивали, Порою допиваясь до чертей. Мистерия вершилась снегопада Под чуткой режиссурой высших сил, Антироссийский запах оранжада С Майдана телевизор доносил. Вливалась в сердце сладкая истома, И, отражаясь в череде зеркал, Лиловый негр, исчадье дяди Тома, Белками с антресолей им сверкал. Порой в окно постукивала ветка, Тем самым как бы в гости к ним просясь, Порою навещала их соседка, Осуществляя с внешним миром связь. Дремала постсоветская природа, Попыхивал уютно камелек, Как было далеко им от народа, Как он, по счастью, был от них далек. * * * Когда к невольничьему рынку Мы завершим свой переход, То пригласим на вечеринку Еще оставшийся народ. Хотя он грязный и противный И от него несет козлом, Пускай на ней, корпоративной, Присядет с краю за столом. С народом этим ох непросто, Он жадно ест и много пьет, И все ж заслуживает тоста, Поскольку среди нас живет. Мы за него бокал наполним И осушим его до дна, Его обычаи напомним И славных предков имена. Потом за женщин выпьем стоя, В селеньях русских кои есть, За их терпение святое И несгораемую честь. За мужиков вставать не надо, Не стоит, право же, труда, Уже и то для них награда, Что пригласили их сюда. А чтоб совсем тип-топ все было, Чтоб этот день запомнил смерд, Собрав по штуке баксов с рыла, Им забабахаем концерт. Уж то-то будет всем веселья, Уж то-то криков: «во дает!», Когда им спляшет Моисеев И Надя Бабкина споет. А после скажем всем спасибо И под фанфары – до ворот. …Вообще не приглашать могли бы, Но страшен левый поворот. * * * Я выхожу в свой райский сад Для совершенья променада, Разлита в воздухе прохлада, Вокруг царят покой и лад. Могуч заслон железных врат, Прочна кирпичная ограда, Не зря таджикская бригада Ишачила здесь год подряд. А там беспутство и разврат, Следы духовного распада, Нацболов ширится армада, Стеной встает на брата брат. Там с криками: «Попался, гад!» Бьют батогами конокрада, Не утихает канонада, Не умолкает хриплый мат. А тут веселый хор цикад, И зреют гроздья винограда, И лишь журчанье водопада Тревожит сон невинных чад. И, полон радостных надежд, Вновь возвращаюсь я в коттедж, И Новорижское шоссе Сверкает в утренней росе. Письмо русско-немецкому другу Письмо твое как анальгин, Как солнца луч перед рассветом, [1]Прости меня, мой друг Хургин, За то, что затянул с ответом. Сам понимаешь, то да се, Жена, детишки, груз усадьбы… Будь я свободен, как Басё, А тут, пардон, успеть поссать бы. Пора покрасить бы забор, Да прикупить верстак столярный, Увы, хозяйственный задор Мне ближе, чем эпистолярный. Недавно встретил Новый год, Но не узнал. Видать, старею. Как говорят у вас – «Майн готт!» — На берегах великой Шпрее. Хотя по графику зима, Погода как в разгаре мая… Как тут не двинуться с ума, Умом Россию понимая! Ну ладно я, а как там ты В своей Германии гуманной? Не перешел еще на ты В своем общенье с Зегерс Анной? Каких еще духовных тайн Ты, Александр, причастился? Что наши? Шрёдер, Кант, Рамштайн? Ни с кем капут не приключился? Почем, ответь, в твоей глуши Цумбайшпиль, млеко, курки, яйки? Все мне подробно отпиши, Как есть, мужчина, без утайки. За сим кончаю. Со двора Народа стон глухой несется… И так забот здесь до хера, А тут, глядишь, и он проснется. * * * Ночь на пятки наступает, Лечь бы спать – да с ног долой, Что ж мне сердце колупает Заржавелою иглой? В чем тоски моей причина? В чем погрешности мои? Обаятельный мужчина, Постоянный член семьи. Чист душою, нравом кроток, Денег выше головы, Плюс участок десять соток В часе лету от Москвы. Жить да жить, несясь сквозь годы На каком-нибудь коне, Но гражданские свободы Не дают покоя мне. Оттого-то до рассвета Не смыкаю карих глаз, И не зря меня за это Ненавидит средний класс. вернутьсяПоэтическая вольность. (Здесь и далее примечания автора). |
