– Ничего удивительного: в отпуск ушел, – заметил Владимир.

– Не в том дело. И в прошлом и в позапрошлом году в отпуске я бывал, а такого раскрепощения, другого определения и не подберешь, даю тебе слово, и не наступало. Я только сейчас понял, в каком напряжении прожил последние годы. Впрочем, пожалуй, даже не прожил, находился. Хочешь верь, хочешь нет: я раньше, когда, бывало, в Москву приезжал, за месяц больше успевал всего посмотреть и всюду побывать, чем за все это время, которое работаю в КБ. Ты вспомни, где меня по телефону находил: работа – дом, дом – работа. Суббота и воскресенье самые лучшие дни, чтобы творчески пошевелить мозгами. Ведь если бы не Юля, я наверняка и раза бы в театр не сходил. Разве так можно жить, брат? Читать некогда. Газеты и журналы получаю пачками, а читаю только иностранную хронику, ну и еще ерунду какую-нибудь из мелочи про слонов и бегемотов, для души, чтобы хоть перед сном отключиться от своих рабочих мыслей и уснуть. Мне во сне уже чертежи снятся. И все в них не так, все что-то хочется улучшить.

– А об учебе разве не будешь думать?

– Учеба – совсем другое.

– Ерунда. От себя не уйдешь. Твоя голова всегда будет занята мыслями.

– А я тебе говорю, такой потогонки, такого спринтерского бега с барьерами не будет! – твердо сказал Сергей. – Да и откуда им взяться? Тема мне ясна: теоретически обосную то, что уже создано в чертежах. Три года для этого куда как предостаточно.

– Времени, Сережа, ни у кого нет. Жизнь такая сумасшедшая, – задумчиво проговорил Владимир. – Но поверь мне, я ведь тебя знаю как облупленного. Лежать на тахте и смотреть телевизор ты все равно не станешь.

– Почему это? – даже удивился Сергей.

– А потому, что, если у тебя появится хоть немного свободного времени, ты будешь изучать второй язык! Или, дьявол тебя знает, еще что-нибудь!

– Язык не исключается, – согласился Сергей.

– Ну вот!

– Но я буду делать то, что угодно моей душе, – уточнил Сергей. – Да я два года собирался серьезно заняться эпохой Возрождения, чтобы составить для себя какое-то законченное о ней представление, но даже по Музею изобразительного искусства не мог побродить вдоволь. Был вместо этого раза два по часу, и точка! А ведь надо же обогащаться, Володя. Непременно обогащать себя, иначе превратишься в гаечный ключ! Знаешь, кто в этом отношении у нас ведет себя всех разумней? Юля!

– Ну, с ней я тебя равнять не собираюсь, – заметил Владимир.

– А почему? Специалист она очень хороший, серьезный. А что касается общей эрудиции, общего кругозора – она спокойно даст сто очков вперед любому из нас.

– Да ты не забывай, у нее жизнь совершенно другая! Она себе может позволить все! И всегда наверняка позволяла.

– Вот и мне представилась возможность немного мою жизнь изменить. Я сначала не понял этого, даже обиделся. А потом разобрался и сказал: пусть так и будет! – закончил разговор Сергей.

Но Владимир не удовлетворился таким объяснением. А может, просто не захотел его принимать и поэтому заговорил вдруг снова.

– А по-моему, ничего ты не понял.

– Это почему же? – удивился Сергей.

– Как же ты можешь так легко отказаться от своего «Фотона»? Он же до конца твой? Сколько он тебе стоил сил?

– Я не отказывался.

– Прекратить работу – все равно что отказаться.

– Не я прекратил.

– Да. Но ты этому обрадовался.

– А что бы ты сделал на моем месте? – запальчиво спросил Сергей.

– Не знаю. Я как-то тебе уже говорил, не очень-то я хорошо разбираюсь в твоих делах. Но, во всяком случае, на полпути останавливаться не стал бы, – сказал Владимир и поднялся с песка.

Глава 22

Юля не очень удивилась, не увидев в понедельник утром Сергея в КБ. Он вполне мог вернуться в группу. Но ей не терпелось узнать, чем закончился его разговор с отцом, как тот отнесся к предложению Сергея о новом объективе, и она позвонила в Есино.

К аппарату подошел Остап. Он выслушал Юлю и вздохнул:

– Ты, мать, как с луны свалилась.

– Почему? – удивилась Юля.

– Так он же у нас больше не работает.

– А где же он работает? – совсем опешила Юля.

– Тебе лучше знать. Ты там к начальству ближе:

– Ничего не понимаю, – растерялась Юля. – Или это у тебя юмор сегодня такой?

– Нет, мать. На сей раз не до шуток, – сказал Остап и повесил трубку.

Юля поняла: произошло совершенно непредвиденное. Она предупреждала Кольцова, что отец может встретить его предложение в штыки, ибо оно, вопреки всякому здравому смыслу, может ему не понравиться только за то, что никогда и ни с кем не было согласовано. Этого можно было ожидать вполне. Но такого бесцеремонного обращения с Сергеем она даже представить себе не могла. От возмущения у нее даже румянец выступил на щеках, что бывало очень и очень редко. Два дня, субботу и воскресенье, она провела с отцом и Игорем. Но никто из них и полусловом не обмолвился о случившемся, хотя о делах КБ они затевали разговор постоянно. Выходит, они умышленно замалчивали эту тему? Ситуация выглядела более чем странно.

Юля сунула в сейф чертежи, заперла его и зашла в приемную, к Ирине. Зашла и безо всяких обиняков передала ей свой разговор с Остапом.

Ирина в ответ тоже задала ей вопрос:

– Ты действительно ничего не знаешь?

– Клянусь, ничего! – заверила Юля. – У меня такое впечатление, что вокруг меня настоящий заговор.

Тогда Ирина рассказала ей все, что знала сама. Юля слушала ее, не проронив ни слова.

– Я тоже решила уйти из КБ, – объявила в самый последний момент Ирина.

– Вот те на! А ты-то чего ради? – не уставала удивляться Юля.

– Я люблю его. И без него мне тут нечего делать, – сказала Ирина.

Юле показалось, что ее окатили ушатом холодной воды. И еще ей показалось, что сегодня все сговорились свести ее с ума и несли какую-то чушь, ибо иначе, как чушью, нельзя было назвать все, о чем говорили.

– Я хочу и буду там, где будет он, – сказала Ирина.

Но этого Юля уже не слышала. «Я люблю его, – машинально повторила она слова Ирины. – Она любит его. О, господи».

– К сожалению, я не знаю, куда его откомандируют, – сказала Ирина.

– Узнаем, – коротко ответила Юля и направилась к Боровикову.

Она не думала о том, как истолкует ее любопытство кадровик. Ей стало вдруг это совершенно безразлично. Но она подумала, что на ее прямой вопрос он может и не ответить. И, войдя к нему в комнату, зажатую между АХО и экспедицией, повела разговор несколько окольно.

– Вы, без сомнения, Николай Гаврилович, в курсе дела, кого пошлют в Есино вместо Кольцова? – почти утвердительно спросила она, протягивая Боровикову руку.

К ее удивлению, всегда предельно любезный, Боровиков на этот раз в ответ только беспомощно заморгал. Он был бы рад сказать ей все, что знает по этому вопросу. Но, к сожалению, на данном этапе ему ничего не было известно. Начальство еще не приняло по этому поводу никаких решений.

– Не хотите ли вы сами там поработать? – участливо спросил Боровиков.

– Вот именно, – уклончиво ответила Юля.

– С удовольствием предложу вашу кандидатуру, – пообещал Боровиков.

– А Кольцов уже получил предписание? – спросила Юля.

– Пока только отпускной билет. И путевку я ему достал по указанию Александра Петровича. Правда, не на Кавказ, а в Крым, – сообщил Боровиков.

– Где же он будет учиться? – продолжала спрашивать Юля.

– Тоже не в курсе.

– Да это и не так важно, – решила Юля и вышла от Боровикова.

Она не сомневалась в том, что кадровик ничего не знал о перестановках в Есино. Но в таком случае это было еще удивительней. Значит, Кулешов не доверил свои намерения относительно есинской группы даже ему. Но для чего понадобилось отцу облачать все это в такую тайну?! Уже на лестнице, поднимаясь к себе, Юля пожалела о том, что не спросила Боровикова, согласовывал ли отец вопрос об учебе Кольцова с Ачкасовым.

Однако, вспомнив об Ачкасове, Юля тут же поймала себя на мысли о том, что ее волнует не только судьба Сергея, но не меньше и его последнее изобретение. И хотя по поводу этой работы ей сегодня никто не говорил ничего, а все говорили лишь о самом Сергее, было очень похоже, что предложение Сергея о новом объективе также не нашло поддержки у отца. Но тогда перед ней невольно возник другой вопрос: а знает ли Ачкасов вообще о последнем проекте Кольцова? Эта мысль показалась Юле настолько важной, что она в первую минуту решила немедленно позвонить генералу. Но потом одумалась. Но не потому, что испугалась, захочет ли он с ней разговаривать. В этом она не сомневалась. Как, впрочем, не сомневалась нисколько и в том, что если она того пожелает, он немедленно ее примет. Владимир Георгиевич всегда относился к ней очень доброжелательно. Но разговор между ними мог получиться совсем не таким, каким бы он должен быть. Пожалуй, эмоций в нем могло быть больше, чем деловой информации. Она, естественно, будет защищать проект, доказывать Ачкасову, что он очень интересен, а в доказательство не сможет привести никаких расчетов, никаких выкладок. В ее распоряжении на сей раз не будет даже кольцовской тетради с его записями.