– И в четвертый поедет! – решительно заявил Кулешов. – И вообще это была от начала до конца ваша затея определить ее на работу в КБ. Вот теперь и расхлебывайте.

– Перестаньте ссориться! – засмеялась Юля. – Я с удовольствием езжу и буду ездить.

– Тем более, – подвел итог этому разговору Кулешов. – Ужинать мы будем?

– Конечно. А разве Игорь не заедет?

– Он звонил. Задерживается на производстве. Ждать его не будем, – успокоила мать Юля.

Маргарита Андреевна никогда не готовила сама. Раньше, когда Юля была еще маленькой, а Маргарита Андреевна целыми днями и вечерами была занята в театре, кухней целиком и полностью заведовала Юлина бабушка. Потом, когда бабушки не стало, в доме появилась прислуга. Долгое время она жила у Кулешовых постоянно, а когда Маргарита Андреевна оставила сцену, стала лишь приходить готовить. Собирала же на стол Маргарита Андреевна всегда сама.

Александр Петрович сразу же прошел к себе в кабинет. А Юля включила телевизор и устроилась в большом мягком кресле в углу столовой, под картинами Шишкина и Клевера. С тех пор как она помнила эту столовую, в ней почти ничего не менялось. Как и рабочий кабинет Кулешова в КБ, она была уставлена старинной мебелью, но только не красного дерева, а из карельской березы. От нее в столовой всегда было светло, да и сама столовая казалась гораздо просторней, чем была на самом деле. Мебель была изящна и невысока и едва достигала половины высоты стен. Подбиралась она так специально. Ибо выше кресел, горок, стола, столика и серванта размещалась великолепная коллекция картин мастеров русской школы конца прошлого – начала нынешнего века. Картины Александр Петрович начал собирать еще до войны. Но тогда коллекцию составляли лишь несколько полотен, перешедших к нему по наследству от тетки. Наиболее ценными из них были картины Корзухина, Перова и небольшой этюд Айвазовского. По чистой случайности примерно столько же произведений живописи оказалось у его будущей жены, молодой ленинградской балерины. Когда они поженились, совместная коллекция Кулешовых уже выглядела внушительно и сразу же стала незаурядным частным собранием картин. Тогда-то Александр Петрович и начал серьезно заниматься пополнением своей коллекции. И стены не только столовой, но и бывшей комнаты Юли и спальни Кулешовых мягко засветились тусклым блеском золоченых рам. Кулешовы собирали живопись, как говорится, для души. Но со временем это стало их страстью. Когда Юля уехала из высотного здания, на новом месте ей больше всего недоставало картин. Она выросла среди них. На них воспитался ее вкус. Благодаря им она познала смысл подлинного искусства. Пополняя свою коллекцию, Кулешовы не просто собирали работы известных мастеров кисти, не просто приобретали очередной шедевр живописи. Они непременно заботились о том, чтобы новая картина соответствовала тому настроению, которое уже было создано другими произведениями. Так, в столовой преобладали мягкие тона Левитана, Поленова, Коровина. В кабинете Александра Петровича господствовали Айвазовский, Судковский…

Маргарита Андреевна расставила на столе тарелки, закуску, разложила приборы, поставила бутылку коньяку и белого сухого вина и как бы между прочим спросила Юлю:

– Отец не в духе?

– Как видишь, – просто ответила Юля.

– Что-нибудь на работе?

– Естественно.

– Н-да, раньше он ко многому относился легче, – заметила Маргарита Андреевна. – Ко многому. Ну а когда же ты пойдешь в отпуск?

– По плану. В конце месяца.

– Путевки, надеюсь, уже заказаны?

– Игорь ими занимается. Наверно, все будет в порядке.

– А меня, ты представляешь, не пускают на Золотые пески. Врачам почему-то не понравилась моя щитовидка. А я ничего не чувствую, – пожаловалась Маргарита Андреевна.

– Поедешь в Прибалтику. Разве там хуже?

– Не хуже. Но мне тоже хотелось немного загореть. Что они нашли в этой щитовидке? – Юля не успела успокоить мать: в дверях кабинета появился Александр Петрович. Маргарита Андреевна спохватилась: – Несу, несу жаркое.

– Давно пора, – проворчал Кулешов и сел за стол. Он налил себе рюмку коньяку, выпил, поддел на вилку шляпку белого маринованного гриба, не торопясь прожевал его и вдруг объявил: – Ну вот и Игорь приехал.

И тотчас в прихожей раздался звонок. Юля сделала вид, что увлечена телевизором и ничего не слышит. Дверь Игорю открыла Маргарита Андреевна. В течение дня Юля разговаривала с мужем по телефону уже несколько раз. Не вдаваясь в подробности, рассказала ему о своей неудаче и уже выслушала в ответ немало всяких замечаний, потому сейчас не спешила продолжать этот неприятный, а главное, как ей казалось, совершенно никчемный разговор. Но он возобновился, едва Игорь сел за стол. Молчал Александр Петрович, хоть на душе у него весь этот день, и особенно после разговора с Ачкасовым, кошки скребли. Молчала Юля. Но Игорю непременно надо было высказать то, что он думает по поводу всей этой истории с измерителем. И он, не обращая внимания на настроение тестя и жены, обрушил на них целый каскад сердитых реплик.

– Не понимаю, как можно было допустить такое безответственное отношение к выполнению столь важного задания? – взволнованно заговорил он, недоуменно пожимая плечами. – Идет решающая фаза испытаний… В части присутствует куча сотрудников КБ. И в результате самое настоящее наплевательское отношение к делу!

«То есть как это “наплевательское”?» – чуть было не сорвалось с языка у Юли. Но она промолчала.

– Да-да! Самое наплевательское! – повторил Руденко.

На этот раз Юля не выдержала.

– Ты кого конкретно имеешь в виду? – спросила она.

– Я говорю вообще!

– Тогда объясни, как можно было предвидеть этот случай? – потребовала Юля.

– Не знаю.

Юля усмехнулась. Манера мужа говорить «вообще» была ей знакома очень хорошо. В начале их совместной жизни Юля, правда, ее не замечала и слушала мужа с большим интересом. Но потом эта манера явилась для нее весьма неприятным открытием, а позднее у Юли и вовсе выработалось к ней стойкое ироническое отношение. Понимал ли это Игорь, чувствовал ли проявление иронии в ее молчании, сдержанных улыбках – Юля не знала. Чаще всего ее казалось, что Игорь вряд ли даже подозревает об этом. Будучи человеком самоуверенным, он никогда не сомневался в том, что его слово вдруг придется не к месту или не окажет своего действия на слушателя. И он говорил. Вещал. А все, как правило, его слушали.

– Что могла бы, по-твоему, сделать я? – продолжала допытываться Юля.

– Тоже не знаю. Не думал.

– Тогда к чему эти упреки?

– А вот Бочкарев мог, – спохватился вдруг Игорь. – Многое мог. Я совершенно уверен, что вы не провели с испытателями ни одного совещания. Ни разу не собрали их. Не поговорили…

– О чем?

– Надо было напомнить им об ответственности. Разве это не сыграло бы своей роли? Да самый элементарный инструктаж непосредственных исполнителей, проведенный любым из вас…

– Их и без нас держат там в ежовых рукавицах, – заметила Юля.

– И тем не менее поразительный факт налицо! И больше того, я глубоко убежден, что в какой-то мере этот случай произошел потому, что Бочкарев даже там, на испытаниях, не отказался от своего предвзятого мнения о новом образце.

– Ну знаешь, упрекать в недобросовестности Бочкарева ты просто не имеешь права! – решительно заявила Юля.

– Почему?

Но Юля, и так уже пожалев о том, что ввязалась в этот разговор, вместо ответа лишь ниже склонилась над своей тарелкой.

– Ты вспомни, каким активным был он, когда мы испытывали его датчики на аэродроме в Есино! Тогда ни одна мелочь не ускользала от его глаз. Помнишь? – запальчиво продолжал Игорь.

Юля помнила. Бочкарев прекрасно организовал тогда их работу. Но и здесь, у танкистов, он тоже не сидел сложа руки. И здесь он сам, хотя по положению старшего мог бы этого и не делать, неоднократно выезжал в танке и на стрельбу, и на вождение. Но даже не это, явно несправедливое, нарекание в адрес Бочкарева заставило сейчас замолчать Юлю. Игорь знал, Юля уже сообщила ему, что и второй образец «Совы», по оценке испытателей, не оправдал возлагаемых на него надежд. И уж если надо было говорить сейчас о результатах испытаний, то, очевидно, в первую очередь об этой главной и основной неудаче. А не хвататься за историю с поломанным измерителем, как за спасательную соломинку. По мнению Юли, это выглядело по меньшей мере постыдно. Ибо ведь в общем-то пока никто не тонул.