Писатель думал, что нас никто не понимает. (Это для себя.)

Что мы никого не понимаем. (Для других.)

Что никто никого не понимает. (Для литературы.)

Это уже приобретало подлинную значительность: писатель выходил из частного случая и получал широкое поле.

Широкое поле размышлений о том, что люди не могут сговориться о самых простых и самых важных вещах...

Трагическая тема неразрешимости противоречий поэта и общества в рассказах "Вишневой косточки" становится все более важной.

Она выходит за пределы конфликта соседних - предреволюционных и революционных - эпох и распространяется на всю человеческую историю. Мысли, чувства и ощущения героя автобиографических рассказов и героя рассказов о других людях оказываются сходными, и сами герои повторяют друг друга в характерах, портрете, намерениях и речах.

"Я очень стар", - говорит в автобиографических "Записках писателя" Юрий Oлеша.

"Я очень стар..." - повторяет через год герой его рассказа "Альдебаран".

Неслучайное сходство двух фраз создано неслучайным сходством контекстов.

В обоих рассказах слова о старости окружены воспоминаниями.

"Извещение огромными буквами на первой странице газеты о том, что мир заключен, я прочел сам. А это было заключение мира после Японской войны", вспоминает писатель.

"Я помню, как танцевали в Париже канкан", - вспоминает его герой.

Двадцать пять лет отделяет героя от события в автобиографических "Записках писателя".

Герой рассказа "Альдебаран" спускается под своды истории.

"Я - дело Дрейфуса, - говорит он, - я - королева Виктория, я открытие Суэцкого канала". События отодвигаются на тридцать лет, на полстолетия, на столетие... "Он стал размышлять о веке просвещенного абсолютизма. Герцогиня дю-Барри. Салоны. И многое другое. Директория. Баррас. Возвышение Бонапарта. Госпожа Рекамье. Женщины говорили по-латыни. Игра ума. Нити политики в маленькой ручке. Жорж Санд. Шопен. Ида Рубинштейн". Полтора столетия, столетие... "При других объективных обстоятельствах она (Катя. - А. Б.) - вертела бы историей".

Отход от автобиографии дает возможность писателю конфликт поэта и общества распространить на века, на историю, сделать его вечным.

Автобиографические произведения - "Человеческий материал", "Я смотрю в прошлое", "Цепь", "Записки писателя" - как бы написаны "толстяком на коротких ножках", так похожим на Кавалерова. Между автобиографическими рассказами и рассказами о других людях граница стирается.

Эту границу стирает сам писатель.

Он говорит: я и мой герой это одно и то же.

""...мне трудно бежать, но я бегу, хоть задыхаюсь, хоть вязнут ноги, бегу за гремящей бурей века!" - ...я говорю о себе..."1

Это не было сорвавшимся словом, полемикой, фразой, сказанной в запальчивости. Прошло полтора года после речи на съезде, восемь лет после романа, а писатель все возвращается к этой теме.

Приходят трагические размышления о себе и о мире. Приходит лирика.

В художественных произведениях, в лирике настойчиво и тревожно звучит тема умирания, потерь, трагического конца. "Мысли о смерти образуют никогда не утихающую бурю".

Услышав такое, критика ахнула, но не отвернулась от Юрия Олеши.

Напротив, она протянула писателю спасительную руку.

Как всегда в таких случаях, наиболее предупредительной была братская рука В. Шкловского, лучшего знатока Юрия Олеши и его круга, превосходно чувствующего, что особенно полезно в каждый данный момент:

"Художник (Олеша. - А. Б.) не может охватывать сюжетом вещи.

То есть он не может показать изменения жизнеотношений.

Олеша переходит на систему деклараций. Он рассказывает о своих эмоциях по поводу того, как он не может охватить мир".2

1 Ю. Олеша. Беседа с читателями. - "Литературный критик", 1935, № 12, с. 157.

2 В. Шкловский. Дневник. М., 1939, с. 145.

Олеша переходит на систему деклараций.

В декларациях этого времени Юрий Олеша высказывает очень много бодрых суждений.

"Мы, писатели-интеллигенты, должны писать о самих себе, должны разоблачать самих себя, свою "интеллигентность", - требует Олеша.

Нам, тридцатилетним, порою трудно посмотреть в лицо новому миру, и мы должны вырабо-тать в себе умение расставаться с "высокой" постановкой вопроса о своей личности" - заявляет автор "Зависти" в 1930 году.

А немного позже, в 1934 году, переломном в истории русской литературы году и переломном в творчестве Олеши - в этом году был написан "Строгий юноша", произведение симптоматичное и настораживающее, - бодрые суждения крепчают прямо-таки на глазах.

В это время он, разоблачив себя, написал о том, что стал "инженером человеческого материала".

Это произошло сразу же после того, как другой известный писатель Иосиф Виссарионович Сталин написал о том, что писатели - инженеры человеческих душ.

Став инженером, Олеша заявляет: "Ко мне вдруг, неизвестно почему, вернулась молодость...

я понял, что дело не во мне, а дело в том, что окружает меня. Свою молодость я не утратил... принимая от рабочего и комсомола пожелания, как я должен жить и работать, я знаю, что это не есть тот разговор, когда один говорит, а другой молчит и слушает, а разговор, когда двое, очень близко прижавшись друг к другу, обсуждают, как бы найти наилучший выход... Я не стал нищим. Богатство, которым я обладал, осталось: богатство, выражающееся в знании, что мир с его травами, зорями, красками прекрасен... Этот мир при власти денег был фантастическим и превратным. Теперь, впервые в истории культуры, он стал реальным и справедливым "1.

1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей... Стенографический отчет. М., 1934, с. 235-236.

Юрий Олеша старательно убеждает себя в том, что все прекрасно и что ничего особенного не произошло.

В течение некоторого времени ему это удается.

Именно в этот период в творчестве Юрия Олеши появились противоречия, то есть он запел разными голосами: то так, то не так.

Подобные случаи и раньше отмечались в науке.

Известно, что девочки-американки Милли-Христина, родились соединенными в тазовой области. Они вошли в историю под именем "двухголосого соловья" одна из них пела сопрано, другая - контральто.

Они вступили в противоречие.

Упомянутое явление в науке получило название тератология.

Между трагическими рассказами и бодрыми выступлениями писатель перекидывает мост. Может быть, он перекидывает не мост, а роет тоннель, может быть, даже не тоннель, а так, узкий лаз, по которому придется ползти на животе. Может быть. Все может быть. Дело, конечно, не в типе коммуникаций, а в том, куда эти коммуникации привели. Писатель хотел соединить прекрасные намерения с жизненной правдой и получить художественное произведение. Но почему-то у него это стало получаться не всегда достаточно хорошо. Оказалось, что прекрасные намерения требуют совсем другую правду, а в некоторых случаях даже предпочитают вообще обходиться без нее. Что же касается самого художественного произведения, то, как это часто бывает, повышенная роль прекрасных намерений делает второстепенным вопрос о художествен-ных качествах, а иногда даже и о самих художественных произведениях. Было создано некоторое среднее арифметическое между прекрасными намерениями и искусством писателя, строгим и точным (1924-1927 гг.). Началась игра в полуправду. Но какого же художника удовлетворяет полуправда?

Громадное трагическое Мироздание окружило поэта.

Громадное трагическое Мироздание всегда окружало поэтов.

Время от времени в нем раздавались выстрелы и умирали поэты.

Пуля ставила точку в конце путаницы и невнятицы во взаимоотношениях поэта и общества.

Оказывалось, что эти взаимоотношения трагичны.

Не верили, считали - бредни...

Подобные Этне, эти выстрелы, раздававшиеся в предгорье, были выбором, а не признанием вины.

Все яснее становилось, что значит усомниться в правильности соображения относительно шагающих с нами или против нас.